О с н о в н о е   у с л о в и е 

«КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЁ» или ВСЁ РЕШАЮТ «КАДРЫ»?

1. Вместо введения 

Еще более пяти столетий тому, в 1513 году Н. Макиавелли написал свой всемирно известный политический трактат «Государь», адресованный политикам и государственным деятелям. В нем он описывает, в частности, каким образом стать во главе государства и сохранять власть длительное время, каким должен быть идеальный глава государства и как качество государства зависит от «сильного государя». Отстаиваемый автором девиз «Цель оправдывает средства», отрицающий, по существу, нравственное основание социального управления, пришелся как нельзя кстати политической элите буржуазного общества, которая возвела указанный девиз в разряд определяющего принципа своей политики и взяла его на вооружение. 

Разумеется, с данным принципом не может согласиться диалектическое мышление, для которого средство стоит выше цели. Как учил Гегель, средство всегда выше цели, так как цели временны и преходящи, тогда как средство объективно и может быть использовано в различных целях. Более того, реальность всякой цели зависит от наличия необходимых для ее осуществления средств.  

Тем не менее, рассуждения Маккиавелли в некоторых отношениях поучительны и заслуживают внимания.

В частности, вот что он говорил о советниках государей:

«Немалую важность имеет для государя выбор советников, а каковы они будут, хороши или плохи, – зависит от благоразумия государей. Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав плохих помощников. Из тех, кто знал мессера Антонио да Венафро, помощника Пандольфо Петруччо, правителя Сиены, никто не усомнился бы в достоинствах и самого Пандольфо, выбравшего себе такого помощника.

Ибо умы бывают трех родов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Первый ум – выдающийся, второй – значительный, третий – негодный. Из сказанного неопровержимо следует, что ум Пандольфо был если не первого, то второго рода. Ибо когда человек способен распознать добро и зло в делах и в речах людей, то, не будучи сам особо изобретательным, он сумеет отличить дурное от доброго в советах своих помощников и за доброе вознаградит, а за дурное – взыщет; да и помощники его не понадеются обмануть государя и будут добросовестно ему служить.

Есть один безошибочный способ узнать, чего стоит помощник. Если он больше заботится о себе, чем о государе, и во всяком деле ищет своей выгоды, он никогда не будет хорошим слугой государю, и тот никогда не сможет на него положиться. Ибо министр, в чьих руках дела государства, обязан думать не о себе, а о государе, и не являться к нему ни с чем, что не относится до государя. Но и государь со своей стороны должен стараться удержать преданность своего министра, воздавая ему по заслугам, умножая его состояние, привязывая его к себе узами благодарности, разделяя с ним обязанности и почести, чтобы тот видел, что государь не может без него обходиться, и чтобы, имея достаточно богатств и почестей, не возжелал новых богатств и почестей, а также чтобы, занимая разнообразные должности, убоялся переворотов. Когда государь и его министр обоюдно ведут себя таким образом, они могут быть друг в друге уверены, когда же они ведут себя иначе, это плохо кончается либо для одного, либо для другого».

А вот совет, как избежать льстецов:

«Я хочу коснуться еще одного важного обстоятельства, а именно одной слабости, от которой трудно уберечься правителям, если их не отличает особая мудрость и знание людей. Я имею в виду лесть и льстецов, которых во множестве приходится видеть при дворах государей, ибо люди так тщеславны и так обольщаются на свой счет, что с трудом могут уберечься от этой напасти. Но беда еще и в том, что когда государь пытается искоренить лесть, он рискует навлечь на себя презрение. Ибо нет другого способа оградить себя от лести, как внушив людям, что, если они выскажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде, но когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе перестанут оказывать должное почтение.

Поэтому благоразумный государь должен избрать третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых людей, им одним предоставить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спрашиваешь, и ни о чем больше; однако спрашивать надо обо всем и выслушивать ответы, решение же принимать самому и по своему усмотрению. На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем более угодят государю; но вне их никого не слушать, а прямо идти к намеченной цели и твердо держаться принятого решения. Кто действует иначе, тот либо поддается лести, либо, выслушивая разноречивые советы, часто меняет свое мнение, чем вызывает неуважение подданных.

Сошлюсь на один современный пример. Отец Лука, доверенное лицо императора Максимилиана, говоря о его величестве, заметил, что тот ни у кого совета не просит, но по-своему тоже не поступает именно оттого, что его образ действий противоположен описанному выше. Ибо император человек скрытный, намерений своих никому не поверяет, совета на их счет не спрашивает. Но когда по мере осуществления они выходят наружу, то те, кто его окружают, начинают их оспаривать, и государь, как человек слабый, от них отступается. Поэтому начатое сегодня назавтра отменяется, и никогда нельзя понять, чего желает и что намерен предпринять император, и нельзя положиться на его решение.

Таким образом, государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему советы. Однако сам он должен широко обо всем спрашивать, о спрошенном терпеливо выслушивать правдивые ответы и, более того, проявлять беспокойство, замечая, что кто-либо почему-либо опасается говорить ему правду. Многие полагают, что кое-кто из государей, слывущих мудрыми, славой своей обязаны не себе самим, а добрым советам своих приближенных, но мнение это ошибочно. Ибо правило, не знающее исключений, гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать благие советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому советнику, который будет принимать за него все решения. Но хотя подобное положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался бы государем. Когда же у государя не один советник, то, не обладая мудростью, он не сможет примирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из советников будет думать лишь о собственном благе, а государь этого не разглядит и не примет меры. Других же советников не бывает, ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость. Отсюда можно заключить, что добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не мудрость государей родится из добрых советов».

Кое-что о причинах потери государями своих государств:

«Если новый государь разумно следует названным правилам, он скоро утвердится в государстве и почувствует себя в нем прочнее и увереннее, чем если бы получил власть по наследству. Ибо новый государь вызывает большее любопытство, чем наследный правитель, и если действия его исполнены доблести, они куда больше захватывают и привлекают людей, чем древность рода. Ведь люди гораздо больше заняты сегодняшним днем, чем вчерашним, и если в настоящем обретают благо, то довольствуются им и не ищут другого; более того, они горой станут за нового государя, если сам он будет действовать надлежащим образом. И двойную славу стяжает тот, кто создаст государство и укрепит его хорошими законами, хорошими союзниками, хорошим войском и добрыми примерами; так же как двойным позором покроет себя тот, кто, будучи рожден государем, по неразумию лишится власти.

Если мы обратимся к тем государям Италии, которые утратили власть, таким как король Неаполитанский, герцог Миланский и другие, то мы увидим, что наиболее уязвимым их местом было войско, чему причины подробно изложены выше. Кроме того, некоторые из них либо враждовали с народом, либо, расположив к себе народ, не умели обезопасить себя со стороны знати. Ибо там, где нет подобных изъянов, государь не может утратить власть, если имеет достаточно сил, чтобы выставить войско. Филипп Македонский, не отец Александра Великого, а тот, что был разбит Титом Квинкцием, имел небольшое государство по сравнению с теми великими, что на него напали, – Римом и Грецией, но, будучи воином, а также умея расположить к себе народ и обезопасить себя от знати, он выдержал многолетнюю войну против римлян и греков и хотя потерял под конец несколько городов, зато сохранил за собой царство.

Так что пусть те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В спокойное время они не предусмотрели возможных бед – по общему всем людям недостатку в затишье не думать о буре, – когда же настали тяжелые времена, они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные, раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет другого выхода, хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от всех прочих, точно так же, как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут. Даже если тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься в положении зависимом и унизительном. А только те способы защиты хороши, основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести».

Наконец, о том, как можно противостоять судьбе:

«Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно многие уверовали в это за последние годы, когда на наших глазах происходят перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о происходящем.

И, однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, – разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?

То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью, как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или по крайней мере не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю, сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.

Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти, хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени, и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.

Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели, которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой – натиском; один – силой, другой – искусством; один – терпением, другой – противоположным способом, и каждого его способ может привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, – оба в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий совпадает с особенностями времени, а другой – не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.

От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности, во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами, благополучие его было бы постоянно.

Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался успеха. Вспомните его первое предприятие – захват Болоньи, еще при жизни мессера Джованни Бентивольо. Венецианцы были против, король Испании тоже, с Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не воспрепятствовал, венецианцы – от страха, Испания – надеясь воссоединить под своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король, так как, видя, что папа уже в походе, и желая союза с ним против венецианцев, он решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в помощи войсками.

Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы со всем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо, останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие – тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его увлекала натура.

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают».

Это последнее размышление, по существу, о значении метода в деятельности человека и о необходимости продуктивного деятельного отношения к миру. На эту тему есть у И.А. Крылова поучительная басня «Фортуна в гостях».

  На укоризну мы Фортуне тароваты;

Кто не в чинах, кто не богат;

За всё, про всё ее бранят;

А поглядишь, так сами виноваты.

Слепое счастие, шатаясь меж людей,

Не вечно у вельмож гостит и у царей,

Оно и в хижине твоей,

Быть может, погостить когда-нибудь пристанет:

Лишь время не терять умей,

Когда оно к тебе заглянет;

Минута с ним одна, кто ею дорожит,

Терпенья годы наградит.

Когда ж ты не умел при счастьи поживиться,

То не Фортуне ты, себе за то пеняй

И знай,

Что, может, век она к тебе не возвратится.

Домишка старенький край города стоял;

Три брата жили в нем и не могли разжиться:

Ни в чем им как-то не спорится.

Кто что из них ни затевал,

Всё остается без успеха,

Везде потеря иль помеха;

По их словам, вина Фортуны в том была.

Вот невидимкой к ним Фортуна забрела

И, тронувшись их бедностью большою,

Им помогать решилась всей душою,

Какие бы они ни начали дела,

И прогостить у них всё лето.

Всё лето: шутка ль это!

Пошли у бедняков дела другой статьей.

Один из них хоть был торгаш плохой;

А тут, что ни продаст, ни купит,

Барыш на всем большой он слупит;

Забыл совсем, что есть наклад,

И скоро стал, как Крез, богат.

Другой в Приказ пошел: иною бы порою

Завяз он в писарях с своею головою;

Теперь ему со всех сторон

Удача:

Что даст обед, что сходит на поклон,—

Иль чин, иль место схватит он;

Посмотришь, у него деревня, дом и дача.

Теперь, вы спросите: что ж третий получил?

Ведь, верно, и ему Фортуна помогала?

Конечно: с ним она почти не отдыхала.

Но третий брат всё лето мух ловил,

И так счастливо,

Что диво!

Не знаю, прежде он бывал ли в том горазд:

А тут труды его не втуне.

Как ни взмахнет рукой, благодаря Фортуне,

Ни разу промаху не даст.

Вот гостья между тем у братьев нагостилась,

И дале в путь пустилась.

Два брата в барышах: один из них богат,

Другой еще притом в чинах; а третий брат

Клянет судьбу, что он Фортуной злою

Оставлен лишь с сумою.

Читатель, будь ты сам судьею,

Кто ж в этом виноват?

«Только тот, – утверждал Н. Макиавелли, – кто обладает истинной доблестью, при внезапном возвышении сумеет не упустить того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть сумеет, став государем, заложить те основания, которые другие закладывали до того, как достигнуть власти». 

+ + +

2. "Государство – это Я" (об авторитаризме и авторитете)

При всей видимой справедливости рассуждений Н. Макиавелли относительно качеств государей, подходов к подбору ими своих советников, министров и т.д., нельзя забывать, что относятся они к началу ХVІ в., когда буржуазия как класс еще только становилась на ноги, а об участии «кухарок» в управлении государством даже мысли не могло возникать. Здесь всё решают «кадры», коими являются персоны государя, его советников и министров.

Однако общественные условия изменялись, и со времени великой французской революции европейская история с особой наглядностью вскрыла в ряде стран действительную подкладку событий, а именно, борьбу классов. 

«А новейшая эпоха, эпоха полной победы буржуазии, представительных учреждений, широкого (если не всеобщего) избирательного права, дешевой, идущей в массы, ежедневной печати и т.п., эпоха могучих и все более широких союзов рабочих и союзов предпринимателей и т.д., показала еще нагляднее (хотя и в очень иногда односторонней, «мирной», «конституционной» форме) борьбу классов, как двигатель событий… Маркс дал блестящие и глубокие образцы материалистической историографии, анализа положения каждого отдельного класса и иногда различных групп или слоев внутри класса, показывая воочию, почему и как “всякая классовая борьба есть борьба политическая”, …какую сложную сеть общественных отношений и переходных ступеней от одного класса к другому, от прошлого к будущему анализирует Маркс для учета всей равнодействующей исторического развития».

«Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов. Сторонники реформы и улучшений всегда будут одурачиваемы защитниками старого, пока не поймут, что всякое старое учреждение, как бы дико и гнило оно ни казалось, держится силами тех или иных господствующих классов. А чтобы сломить сопротивление этих классов, есть только одно средство: найти в самом окружающем нас обществе, просветить и организовать для борьбы такие силы, которые могут – и по своему общественному положению должны – составить силу, способную смести старое и создать новое» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.26, с. 58-60; т.23, с. 46-47).

В качестве весьма действенных политико-идеологических «фишек», которыми господствующие в современном мире «элиты» уже многие десятилетия дурачат обывателей в своих и чужих странах, стали ярлыки «авторитарный режим» и «тоталитаризм», как антиподы буржуазной демократии и либеральной «свободы». Надо заметить, что негативное отношение к авторитаризму выявляли уже полтора столетия тому даже некоторые социалисты, на что Ф. Энгельс вынужден был отреагировать известной своей статьей «Об авторитете» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.18, с.302-305).

По поводу данной статьи Энгельса на глаза попалась в интернете такая вот заметка: «О том, почему авторитаризм – это хорошо».   

 «Об авторитете» - очень маленькая, почти мизерная статья Фридриха Энгельса, написанная им в 1872-73 годах. Однако, значение этой статьи очень велико! Она ясно и максимально просто объясняет, что те социалисты, которые отрицают власть авторитета, НЕ правы, и объясняет, ПОЧЕМУ они не правы. Помните, как Хрущёв обвинил мёртвого (живого побоялся) Сталина в авторитаризме? И с тех пор (с XX съезда партии) мы только и слышим постоянно из уст совершенно разных людей, что авторитаризм – это плохо.

А оказывается, что авторитаризм это не только НЕ плохо, но даже очень ХОРОШО. Более того, оказывается, что это не только ХОРОШО, но это НЕОБХОДИМО. Без авторитаризма НЕВОЗМОЖНО управлять хоть сколько-нибудь крупным предприятием. И Энгельс объясняет это, что называется, «на пальцах». И тем более, без авторитаризма НЕВОЗМОЖНО удержать завоевания революции, осуществить диктатуру пролетариата. Энгельс говорит чётко: «Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно авторитарных. И если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать своё господство посредством того страха, который внушает реакционерам её оружие». Тот, кто думает, что революция принесёт ВОЛЮ, - пусть оставит глупые надежды! Пролетарская революция даст возможность СВОБОДНО ТРУДИТЬСЯ, то есть, трудиться НА СВОЁ, РАБОЧЕЕ ГОСУДАРСТВО, а не на государство буржуазное. Но трудиться придётся ВСЕРЬЁЗ. Лентяям места при коммунизме НЕ будет. Надо уметь заставить работать себя. Уметь заставить работать другого. Надо организовать общий труд так, чтобы он был СЛАЖЕННЫМ, чтоб был МАКСИМАЛЬНО ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫМ.

«Не потопаешь – не полопаешь», гласит народная мудрость. Энгельс пишет: «Механический автомат большой фабрики оказывается гораздо более деспотичным, чем были когда-либо мелкие капиталисты, на которых работают рабочие. По крайней мере, что касается часов труда, то над воротами этих фабрик можно написать: Оставьте всякую автономию, вы, входящие сюда! Если человек наукой и творческим гением подчинил себе силы природы, то они ему мстят, подчиняя его самого, поскольку он пользуется ими, настоящему деспотизму, независимо от какой-либо социальной организации. Желать уничтожения авторитета в крупной промышленности, значит желать уничтожения самой промышленности — уничтожения паровой прядильной машины, чтобы вернуться к прялке».

Действительно, если мы хотим и дальше получать все те ПЛЮСЫ, которые дала нам развитая промышленность, мы должны будем смириться с ОБЯЗАННОСТЯМИ, которые она на нас накладывает. А если мы хотим установить власть ТРУДЯЩИХСЯ, нам придётся понять, что это может быть сделано только с помощью АВТОРИТАРНЫХ методов. Так что мечты антиавторитаристов о воле, по меньшей мере, наивны. «Итак: или — или», - пишет Энгельс, - «Или антиавторитаристы сами не знают, что они говорят, и в этом случае они сеют лишь путаницу. Или они это знают, и в этом случае они изменяют движению пролетариата. В обоих случаях они служат только реакции».

Так о чём люди спорят уже 65 лет, доказывая, что авторитаризм – это плохо? Они просто изобретают велосипед. А может, всего лишь колесо от этого велосипеда. А может, не изобретают, а ЛОМАЮТ его. Спорят с истиной, которая открыта 148 лет назад!

Как просто, оказывается, переврать рассуждения Энгельса об авторитете и авторитарности! Достаточно точно так же, как и антиавторитаристы, но только с противной стороны, догматически подойти к тому, что написано в статье Энгельса, как становится «тогда ясно, что авторитаризм это не только не плохо, но даже очень хорошо». А отсюда категоричный вывод: «хотим установить власть трудящихся – это может быть сделано только с помощью авторитарных методов»… Разве такой вывод не служит той же реакции еще лучше, чем отрицание авторитета?

 Вот как рассуждает Энгельс: 

«Предположим, что социальная революция свергла капиталистов, авторитету которых подчиняются в настоящее время производство и обращение богатств. Предположим, становясь вполне на точку зрения антиавторитаристов, что земля и орудия труда стали коллективной собственностью тех рабочих, которые их используют. Исчезнет ли авторитет или же он только изменит свою форму? Посмотрим». И далее на примерах бумагопрядильни, железной дороги и судна в открытом море он пишет о необходимости авторитета во всяком общественно-производственном процессе. А на возможное возражение против этого антиавторитаристов, будто здесь речь идет об «известном поручении», а не о том авторитете, которым мы наделяем делегатов во власть, Энгельс отвечает: невозможно изменить известную вещь одной лишь сменой ее названия.

Однако, идем дальше.   

 «Итак, – пишет Энгельс, – мы видели, что, с одной стороны, известный авторитет, каким бы образом он ни был создан, а с другой стороны, известное подчинение, независимо от какой бы то ни было общественной организации, обязательны для нас при тех материальных условиях, в которых происходит производство и обращение продуктов. С другой стороны, мы видели, что с развитием крупной промышленности и крупного земледелия материальные условия производства и обращения неизбежно усложняются и стремятся ко все большему расширению сферы этого авторитета. Нелепо поэтому изображать принцип авторитета абсолютно плохим, а принцип автономии – абсолютно хорошим. Авторитет и автономия вещи относительные, и область их применения меняется вместе с различными фазами общественного развития. 

Если бы автономисты хотели сказать только, что социальная организация будущего будет допускать авторитет лишь в тех границах, которые с неизбежностью предписываются условиями производства, тогда с ними можно было бы столковаться. Но они слепы по отношению ко всем фактам, которые делают необходимым авторитет, и они борются страстно против слова. Почему антиавторитаристы не ограничиваются тем, чтобы кричать против политического авторитета, против государства? Все социалисты согласны в том, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдающие за социальными интересами. Но антиавторитаристы требуют, чтобы авторитарное политическое государство было отменено одним ударом, еще раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его. Они требуют, чтобы первым актом социальной революции была отмена авторитета…». 

И уже в связи с этим Энгельс заключает статью своим «или – или» относительно своей оценки противников авторитета.

Разве у диалектика Энгельса есть хоть намек на тот «велосипед» или его «колесо», которые изобретает сам автор приведенной выше заметки?

Истина конкретна. Это положение диалектической логики касается также и значения авторитарных методов власти трудящихся: область их применения, если говорить словами Энгельса, изменяется вместе с различными фазами общественного развития. Со своей же стороны заметим, что предварительное условие второе («определиться в методах»), о котором сказано выше в данной рубрике, предполагает использование административных (т.е. авторитарных) методов управления наряду и в комплексе с психологическими, идеологическими и экономическими методами, с акцентом на той или другой группе указанных методов в зависимости от конкретно-исторических условий, при этом не «зацикливаясь» на одном лишь авторитарном подходе. Без этого на успешное осуществление государственного управления надеяться напрасно.

Вместе с тем, господствующей мировой «элите», противопоставляющей политико-идеологические штампы «авторитарного режима» и «тоталитаризма» их «подлинной» (читай: либеральной) демократии, по необходимости приходится соотносить данные штампы с единоличным властвованием, или авторитетом, главы государства. Это идеологическое шаманство сказывается в том числе на учебной литературе, например, в противоречивой характеристике системы государственного управления. С одной стороны, в ней тенденцией развития современного государства называют процессы демократизации, то есть властвования народа, осуществление власти народом (смена партий у власти путем выборов, принятие важнейших решений референдумом и т.д. А с другой стороны, при субъектной характеристике государственной власти институт главы государства ставится на первое место, выше избираемого народом парламента, института референдума и т.д.

[ Главой государства чаще всего является единоличный монарх (в монархиях) или президент (в республиках). Очень редко бывает коллегиальный монарх (Совет эмиров в ОАЭ) или коллегиальная президентура (Государственный совет на Кубе). В абсолютной монархии (в настоящее время фактически абсолютны­ми монархиями, хотя и имеющими свои конституции, являются, на­пример, Саудовская Аравия, султанат Оман). Глава государства уп­равляет им фактически единолично. В дуалистической монархии (например, Иордания) есть парламент, но государственное управле­ние сосредоточено в руках монарха: министров назначает он, и они ответственны только перед ним, а не перед парламентом. В конститу­ционной монархии (Великобритания, Япония и др.) монарх царству­ет, но не правит: его акты недействительны без согласия правительст­ва. В президентских (США и др.), в смешанных формах республики (полупрезидентских, полупарламентарных республиках, например, во Франции) президент сам осуществляет принадлежащие ему широкие полномочия, в парламентарных республиках (Германия, Индия) он действует по «совету» (фактически - указанию) правительства. (См.: В.Е. Чиркин «Публичное управление». Учебник для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальностям «Государственное и муниципальное управление», «Юриспруденция», М, 2004). ]

Надо заметить, что с указанной точки зрения Конституция Украины, в которой раздел ІІІ о референдуме помещен выше раздела ІV о парламенте и раздела V о главе государства, выглядит более последовательной, чем, скажем, конституции РФ или Беларуси. Если держаться объективной тенденции развития современного государства к его демократизации, то следует в формуле «Государство – это Я» переходить от понимания «Я» как персоны главы государства к пониманию «Я» как каждого политически дееспособного гражданина государства, каждой «кухарки», участвующей в управлении государством. Ибо современный уровень общественного производства, продолжая мысль Энгельса, расширяет сферу авторитета, вовлекая в политику и управление обществом и государством все большее число граждан, трансформируя авторитет немногочисленной правящей "элиты" в коллективный авторитет народа. 

+ + +

3. Как заблудиться в трех соснах… (кое-что о «ветвях власти») 

В Новое время постулат о разделении государственной власти на три «ветви» – законодательную, исполнительную и судебную догматизирован до такой степени, что какое бы то ни было отступление от «трехглавости» государственной власти заводит теоретиков в тупик. Дело усложняется тем, что в советском государстве до конца 80-х годов вопрос о роли главы государства в системе государственного управления вообще не рассматривался в контексте принадлежности его к той или иной «ветви» власти, как вообще не шла речь и о применении к советской системе принципа разделения властей. А ведь многие из нынешних теоретиков из тех времен…

И вот в учебнике В.Чиркина «Публичное управление» читаем следующее:

«Президент и ветви государственной власти. В различных странах место президента в системе разделения властей оценивается неодина­ково. В президентских республиках (например, в США) он, согласно конституциям, является главой исполнительной власти. В парламен­тарных республиках президент обычно характеризуется как глава го­сударства, а исполнительную власть осуществляет правительство.

В российской научной литературе существуют различные взгляды на место Президента РФ в системе разделения властей. Некоторые лишь констатируют, что он не входит ни в какую ветвь власти, не определяя его место, другие говорят, что Президент РФ относится к исполни­тельной власти, третьи характеризуют его как главу государства…, но не решают вопрос о со­отношении данного института с тремя традиционными ветвями влас­ти. Есть и предложения о выделении особой ветви президентской власти в тех республиках, которые имеют полупрезидентскую, полу­парламентарную форму правления. Эту власть рассматривают как ко­ординационно-арбитражную по своему характеру».

В смешанных республиканских формах правления (парламен­тарно-президентских и президентско-парламентарных), заключает автор, «президент соединяет полномочия главы государства и некоторые важнейшие полномочия исполнительной власти, тесно связанные с прерогативами главы государства (за­щита суверенитета государства, его целостности и независимости, га­рантии прав и свобод человека и гражданина и др.)».

Очевидно, что определить статус главы государства (монарха, президента и т.д.) и его действительное место среди «ветвей власти» сомнительно без обращения к характеристике государства как управляющей системы.

В этом смысле автор названного учебника, в общем, оправданно рассматривает вопрос о государстве как управляющей системе во второй главе, посвятив первую главу учебника понятию публичного управления как социальной деятельности, отрасли знания и учебной дисциплине; и только после главы пятой о функциях государства, в шестой главе учебника рассматривается институт главы государства. 

Последуем, поэтому, за автором в его характеристике государства как управляющей системы.      

Начинается эта характеристика с различения понятий «государство», «страна» и «общество». «Эти три явления существенно отли­чаются друг от друга (страна – понятие географическое, общество ­– социологическое, государство – политическое) и вместе с тем взаимо­связаны. Государство – универсальная организация населения стра­ны, возникающая на определенном этапе развития общества». Существующие в современном мире государства различаются по своим размерам и численности населения, по экономическому потенциалу и социальной природе. Есть много других отличий, но все государства, хотя и неодинаковыми способа­ми, выполняют регулятивную роль по отношению к обществу.

Сущность государства как особого явления, утверждает автор, нельзя понять, если не рас­смотреть вопрос о возникновении государства. Есть множество доктрин, объясняющих возникновение государства.

«В настоящее время в западной литературе широко используется в разных вариантах олигархическая теория первоначального возникно­вения государства (греч. oligarchia - власть немногих). Согласно ей в любом человеческом коллективе (племени, сообществе) складывается определенная иерархия (ранжировка) людей и их групп, возникаю­щая в силу естественного неравенства людей, их неодинаковой физи­ческой силы, способностей и т.д. Выделяется элита, верхушка сообще­ства, которая становится во главе его. В связи с процессами разделе­ния труда, в том числе необходимостью выделения функции управления, элита присваивает власть, становится олигархией, в ре­зультате чего возникает государство. Первоначальное возникновение государства, с позиций олигархи­ческой теории, сводится к трем способам: военному (выделение элиты связано с войной и захватом добычи, как было у франков или монго­лов); аристократическому (аристократия – власть лучших, знатных, как это было в Древнем Риме); плутократическому (плутократия – ­власть богатства); выделению богатых людей, умело использовавших дары моря (реже – другие дары природы), и формировавшихся во­круг них группировок (этот редкий способ был характерен в основном для приморских и островных районов Востока).

В отечественной науке доминирует многофакторный подход к первоначальному возникновению государства. Этот процесс рассмат­ривается как обусловленный различными причинами, в том числе необходимостью выполнения «общих дел», разделением труда и выде­лением управленческого труда (сначала на базе обособления от обще­ства племенных вождей), возникновением частной собственности и классов, а также стремлением защитить территорию своего жизне­обеспечения от других племен… При этом в многофакторном подходе надо выделять основные и второстепенные, производные факторы, видеть доминанту явления…».

Основ­ных факторов четыре: сущность человека как социальною су­щества, создание людьми коллективов и связанная с этим необходи­мость руководства коллективом, управления им; естественное появле­ние в коллективе «общих дел» и, следовательно, возникновение особого слоя людей для выполнения этих дел; появление на опреде­ленном этапе социальною неравенства, социальной асимметрии в обществе (кол­лективе); необходимость легального (обоснованного складывающи­мися правовыми нормами) и легитимного (оправданного в представ­лениях людей, справедливого) принуждения с тем, чтобы обеспечить выполнение «общих дел» (например, участие в борьбе со стихийными бедствиями), гасить конфликты в обществе, обеспечивать правящей элите ее положение.

С учетом этого автор предлагает свое определение понятия государства, выделив при этом в современном государствоведении пять основ­ных подходов к понятию государства: теологический, классический (арифметический), юридический, социологический и новейший – ин­формационно-кибернетический.

[Теологический подход сводится к тому, что государство создано Аллахом через пророка Мухаммеда и должно строиться и действовать по типу халифата. Сторонники классического подхода рассматривают государство как соединение трех элементов: власти, территории и населения. Это подход западных политологов, занимающихся вопро­сами международного права. Однако он скорее указывает на условия существования государства (оно невозможно без населения и вне территории, хотя бы «подвижной», как в государстве кочевников). Что до власти, то она существует не только в государстве: есть родительская, власть корпоративная, территориального кол­лектива (в т. ч. местное самоуправление) и др. Юридический подход трактует государство как систему правоотношений, специфичес­кое нормативное единство. Здесь верно то, государство выступает как особое юридическое лицо, но такой подход не раскрывает его качеств как управляющей сис­темы. 

Наиболее широкое распространение получил социологический (с политологическим акцентом) подход к понятию государства. В нем, как и по вопросу о возникновении государства, существует марксист­ское и множество немарксистских направлений, школ. Государство есть орган диктатуры определен­ного класса (демократической диктатуры народа в современном Китае). Среди немарксистских социологических школ наиболее распро­странена трактовка, объединяющая юридические, экономические и политические признаки. Государство определяется как юридическая персонификация нации (в данном случае под нацией понимается на­селение страны), коренящаяся в централизации экономической жизни нации. Государство – не орган диктату­ры какого-либо класса (установление диктаторских режимов извра­щает его природу), а официальный представитель общества, высту­пающий в качестве арбитра в отношениях между социальными слоя­ми, общественными объединениями, партиями и даже личностями. У некоторых западных авторов государство не является абсолютно бес­пристрастным арбитром, представителем общества (на него оказыва­ют влияние «группы давления», «заинтересованные группы»), у него есть черты и классовости, и внеклассовости.

Называются следующие признаки государства:

1) государство – одновременно институциональное и норматив­ное явление. Как первое оно включает совокупность органов (аппара­тов) законного, административного и принудительного характера. Как нормативный порядок оно основано на легитимации, а последняя ­на признании фундаментальных ценностей, которые государство должно осуществлять;

2) государство играет ключевую роль в обеспечении успешного функционирования экономики, а форма государства тесно связана с конкретной системой производства;

3) ключевое значение для деятельности государства имеет адми­нистративная (т.е. управленческая) система, ее органы являются свя­зующим звеном между государством и экономическими институтами.

Многие современные исследователи называют большее число и иные признаки государства.

Во-первых, оно рассматривается как определенное объединение людей, отличающееся от других сообществ как политическое сообще­ство, его политический характер обусловлен прежде всего социальной асимметрией и необходимостью выполнения «общих дел»; во-вторых, государство – это политическая организация в общест­ве данной страны, ибо всякое сообщество предполагает определенную организацию. Особенность этой организации в том, что она определя­ет стратегию для общества, имеет универсальный характер (для всего общества), включает всех находящихся на территории государства, а граждан данного государства - и вне его территории; в-третьих, государство – это регулятивный институт. Оно удов­летворяет потребности общества в интегрированности, организован­ности и управляемости, регулируя (прежде всего путем издания зако­нов, иных правовых актов) различные стороны жизни общества (те, которые целесообразно регулировать и которые поддаются государст­венному регулированию); в-четвертых, государство – это орган выполнения «общих дел» в обществе (обеспечение его жизнедеятельности, создание коммуника­ций, борьба с преступлениями, ликвидация катастроф и т.д.); в-пятых, государство – арбитр. Поскольку разные социальные группы имеют свои интересы, между ними возникают противоречия, их необходимо ввести в определенные рамки, чтобы общество не под­вергалось анархии и распаду. Однако государство – не полностью беспристрастный, а заинтересованный арбитр. Выполняя арбитраж, оно прежде всего учитывает интересы слоев населения, обладающих наибольшими возможностями давления на государствен­ную власть, экономически и политически доминирующих сил, но оно в какой-то мере учитывает интересы и других слоев населения; в-шестых, важнейшим признаком государства является особая публичная, суверенная государственная власть. Она непререкаема и верховная по отношению к любой другой власти в стране. Эти качества государственной власти делают государство органом легализованного и легитимного принуждения, а в определенных ситуациях – и насилия. Оно осуществляется на осно­ве правовых норм (иногда вопреки им) особыми органами государ­ства; в-седьмых, государство обладает специализированным государст­венным аппаратом управления. Это особый слой людей, организован­ных иерархически и использующих государственные средства (в том числе институты принуждения) для управления.

Кроме перечисленных называют и другие признаки государства: разделение населения по административно-территориальным едини­цам, налоги и сборы, наличие права – особой системы правил (норм), обеспеченных государственным принуждением ].

По мнению В.Чиркина, суммируя различные подходы, можно сказать, что государство ­«это универсальное политическое сообщество в стране и одновременно политическая организация общества, обладающая особой (суверенной государственной) властью и специализированным аппаратом регуля­тивного воздействия на общество (в том числе путем легализованного принуждения), выражающая в процессе социального арбитража преж­де всего волю доминирующего социального слоя, учитывающая инте­ресы других слоев и выполняющая общие для общества задачи».

На мой взгляд, «суммирование различных подходов» – сомнительный путь к понятию государства, двигаясь которым легко «заблудиться в трех соснах».

Тем не менее, на этом зыбком методологическом фундаменте автор выстраивает далее свое представление о государстве как системе.

Государство представляет собой определенную систему. Чтобы выполнять свою роль в обществе, оно нуждается в наборе определен­ных средств: органов, методов деятельности (стимулирование, дозво­ление, запреты), «материальных придатков» в виде армии, полиции, тюрем, создаваемых им правовых норм и т.д. Между государственны­ми органами существует разделение задач и ролей, но все они дейст­вуют на основе единства государственной власти. Это цементирует связи государственности, является основой государства как системы.

Характеризуя тенденции развития современного государства как управляющей системы, В. Чиркин отмечает в качестве первой тенденции его демо­кратизацию и социализацию, создание правового и светского государ­ства на основе общечеловеческих ценностей (власть народа, справед­ливость, права человека и т.д.). Формирующееся на их основе демокра­тическое государство означает, что это государство народа, для народа и посредством народа, представляющее большинство населения и охраняющее интересы его меньшинства. В таком государстве власть осуществляется демократическими методами (смена партий у власти осуществляется путем выборов, принципиальные решения принима­ются референдумом - голосованием избирателей, в деятельности ор­ганов государства огромное значение имеет учет общественного мне­ния). Когда говорят о социальном государстве, то предполагают его активное участие в предоставлении социальных услуг населению, в охране здоровья людей, заботу о матери и ребенке, бесплатное общее образование, установление необходимого минимума заработной платы и прожиточного минимума, справедливое законодательное ре­гулирование отношений труда и капитала. Концепция социального государства в последние годы претерпевает определенные изменения Все чаще выдвигается положение о «государстве труда»: государство должно обеспечивать основные нужды человека, но и он сам должен заботиться о себе и своей семье. Правовое государство означает свя­занность государства правовыми нормами, не только буквой, но и об­щими принципами права на основе общечеловеческих ценностей. Это взаимные права и обязанности и взаимная ответственность личности, коллективов и государства. Светское государство означает свободу ре­лигии и атеизма. Даже в ряде мусульманских стран при сохранении государственной религии действуют христианские церкви, буддий­ские храмы.

Во-вторых, в современных условиях наряду с демократизацией и социализацией характерно, особенно для постиндустриального ин­формационного общества «продвинутых стран, создание технологи­ческого и технократического государства. При принятии решений и управлении в современном высокоструктурированном обществе все шире используются специалисты (избираемые народом органы все чаще опираются на их мнение, оставляя за собой решение вопросов лишь общего характера, да и референдум законами многих стран за­прещается проводить по некоторым вопросам, в том числе по специ­альным), применяются новые технологии, позволяющие просчиты­вать различные варианты. Одна из составляющих этой тенденции получила название «рационализированный парламентаризм». Вместе с тем различные технологии для прямой и обратной связи государст­венных органов (должностных лиц) с населением, технических специ­алистов с органами принятия решений (в том числе с парламентом, правительством) используются также для манипулирования поведе­нием широких масс, для оказания давления на органы, принимающие решения. Поэтому одна из проблем современного государства состоит в умении соединить демократию и технократию ради общих целей.

В-третьих, уменьшается значение государственного принуждения, изменяются его формы, возрастает роль государства-организатора, государства – социального арбитра. Государство, его органы стремят­ся гасить конфликты путем консенсуса и компромисса, применяя обычно не административные, а экономические, психологические и иные формы принуждения. Однако государство всегда остается (ре­ально или потенциально) не только органом для выполнения «общих дел», но и институтом легализованного и легитимного принуждения. Оно может приобретать весьма жесткие формы (разгон демонстраций, смертная казнь и др.), но и такое принуждение может использоваться в интересах общества, для выполнения «общих дел».

В-четвертых, практика свидетельствует о волнообразном движении в развитии государственного управления. Усиление регулирующей роли в экономике (а следовательно, в сфере социальных отношений и в определенной степени в политике и сфере личных отношений) до­стигает критической точки, когда зарегулированность стесняет естест­венное развитие общества, что влечет упадок экономической деятель­ности, снижение жизненного уровня населения, а иногда и медленную стагнацию, длящуюся десятилетиями (тоталитарные социалистичес­кие государства). С другой стороны, излишние социальные гарантии со стороны государства, для которых у общества не было достаточных ресурсов, приводили в Швеции, Испании, Норвегии к "бегству капи­тала из страны", замедлению темпов развития. Снижение социальных льгот восстанавливало активность, но порождало недовольство насе­ления и приводило к поражению правящей партии на выборах. Такие циклы повторяются.

В-пятых, все более отчетливо проявляется тенденция к созданию гибридных, смешанных, первходных форм. Прежние классические формы президентской, парламентарной республики, федерализма, автономии, государственных режимов постепенно исчезают, их заме­няют полупрезидентские, полупарламентарные республики, регио­нальные государства, сочетающие черты унитаризма, федерализма, автономии. Возникают новые методы осуществления государственной власти, иные формы государственных режимов, соединяющие некоторые элементы авторитаризма и демократию. Создаются образования, сочетающие черты международного объединения и государственности (Европейский союз, Союзное государство Белоруссии и России, Союз Сербии и Черногории и др.).

Наконец, в-шестых, в настоящее время все более резкими стано­вятся «взлеты» и «падения», контраст в развитии государственнос­ти. В древнем мире и в Средние века были свои деспоты, абсолют­ные монархи и свои относительные демократии (для свободных), свое «полицейское государство» и городская республика, но такого «полюсного» противопоставления государственно-организованных форм демократии и диктатуры мир, пожалуй, до ХХ в. не знал. Со­циально-политический тоталитаризм – это изобретение нашего вре­мени. 

В этой характеристике тенденций развития современного государства нет главного, а именно, диалектики, указания противоположных тенденций, обусловленных противоречиями современного общества. А потому тезис автора о том, что все госорганы "действуют на основе единства государственной власти", которое "цементирует связи государственности, является основой государства как системы" представляется декларативным. Современная практика дает нам множество примеров разрушения государств, "отмирания" государства, о чем шла речь в статье "Отмирание" государства: утопия или реальность?", опубликованной на сайте. 

Отмеченная противоречивость в развитии государственности конечно же не могла быть оставлена без внимания теоретиков.

В современных условиях, указывает В.Чиркин, доктрина разделения властей дополнена тремя положениями: 1) о балансе властей, системе их взаимных сдер­жек и противовесов, уравновешивании; 2) о необходимости взаимо­действия властей, что предполагает их единство по принципиальным вопросам, но не исключает различий в методах достижения общих целей; 3) о субсидиарности властей, когда с согласия или по уполно­мочию органов одной ветви власти, а иногда непосредственно на осно­ве конституционных норм органы другой ветви своими действиями могут дополнять осуществление функций первой. Принцип субсиди­арности исходит из того, что властные полномочия на разных уровнях должны осуществляться теми органами, которые могут сделать это с наибольшей эффективностью. Субсидиарность возможна, если этому не препятствуют конституционные положения и не возражает та ветвь власти, которой оказывается содействие, помощь.

Современный опыт показал, что концепции единства и разделения властей в их соответствующей трактовке не противоречат друг другу, не исключают друг друга, являются взаимодополняющими. Некото­рые новые конституции содержат положения, сформулированные с учетом современных представлений о совместимости единства и раз­деления властей. Они устанавливают, что государственная власть едина, осуществляется в соответствии с принципом ее разделения на законодательную, исполнительную и судебную при взаимодействии их между собой и с использованием системы сдержек и противовесов.

Единство государственной власти, отмечает данный автор, имеет три составляющих.

Во-первых, это социальное единство. Государственная власть, даже складывающаяся на основе блока различных социальных сил, не может быть социально разнородной, ей необходима социальная опре­деленность – иначе она не сможет выполнять задачи по государствен­ному руководству обществом (независимо от того, как эти задачи понимаются). Во-вторых, это единство целей и направлений деятель­ности государственной власти, всех ее органов и должностных лиц, что обусловлено необходимостью согласованного управления общест­вом. Разные государственные органы не могут ставить и решать прин­ципиально разные задачи, не согласующиеся с общей линией руковод­ства государством. Это приведет к потере управляемости обществом. В-третьих, необходимо организационное единство.

Органы государст­венной власти, методы ее деятельности образуют определенную сис­тему. Эта система строится прежде всего на основе единства и разде­ления ветвей государственной власти. С течением времени в конституциях и научных исследованиях стали упоминать кроме традиционных законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти также другие ветви государст­венной власти (избирательную, контрольную, власть прессы, церков­ную, трибутарную (власть политической оппозиции в парламенте) и др.

С приведенными характеристиками государственной власти представить государство как систему, которая "строится на основе единства и разделения властей", весьма проблематично, приняв к тому же во внимание такие определения власти, как ее легальность и легитимность.  

+ + +

4.   Кое-что о легальности и легитимности государственной власти

Государст­венная власть, сказано в учебнике В.Чиркина, – это продолжение и высшее проявление политической воли и власти (суверенитета) народа (иной крупной социальной общ­ности в особых условиях). Она имманентно присуща современному обществу, является его необходимой функцией, существует и в тех единичных государствах, где нет общественных объединений и прису­щей им корпоративной власти, где не существует местного самоуправ­ления. Государственная власть почти всегда (кроме революционных событий) обладает верховенством в обществе. Эта власть суверенна (ограни­чения могут быть установлены, в частности, международными соглашениями) и универсальна – регулирует все сферы жизни общества, которые целесообразно регулировать таким образом и которые подда­ются регулированию. Остальные разновидности власти имеют частный и подчиненный характер.

Государственная власть формализована и реализуется специа­лизированным государственным аппаратом (парламент, правительст­во, суды и др.). Этот аппарат, правовое регулирование и возможность легального и легитимного принуждения она использует в качестве своих важнейших инструментов.

Существует множество классификаций государственной власти с точки зрения ее характера, пределов действия, задач, методов осуществления и т.д. По социаль­ному характеру различают власть народа и власть определенного со­циального класса, слоя (например, утверждения о диктатуре пролета­риата в прежних государствах тоталитарного социализма). С точки зрения территориальных пределов действия различается федеральная государственная власть и, как считается в России, государственная власть каждого субъекта федерации. В зависимости от методов осу­ществления выделяют демократическую и недемократическую (авто­ритарную, тоталитарную и др.) государственную власть. Демократи­ческая государственная власть выражает интересы большинства насе­ления и осуществляется в соответствии с принципами политического многообразия, многопартийности, разделения властей, уважения прав человека, признания местного самоуправления, правового государства и др. Авторитарную государственную власть обычно связывают с на­рушением прав человека, применением насилия, с господствующим положением исполнительной власти, когда парламент и суды играют второстепенную роль. Тоталитарная власть помимо этих признаков характеризуется закреплением в конституции руководящей роли одной определенной партии (обычно устанавливается однопартий­ность), парламент и суды превращаются в декоративные институты, создаются слитные партийно-государственные структуры. В условиях тоталитаризма обычно утверждается личная власть (например, власть фюрера в фашистской Германии).

Легализация и легитимация государственной власти. Органы го­сударственной власти, издавая нормативные акты или принимая ре­шения (суды и др.), легализуют (от лат. lex - закон), т.е, делают за­конными или, напротив, нелегальными, те или иные отношения в обществе, допуская или запрещая их. В свою очередь, сама государст­венная власть тоже нуждается в легализации (узаконении).

Легализация государственной власти – это юридическое провоз­глашение и закрепление правомерности ее возникновения (установ­ления), организации и деятельности.

Во-первых, законным должно быть ее происхождение. Узурпация, захват государственной власти, ее присвоение незаконны. Во-вторых, законной должна быть орга­низация власти. В современном государстве она устанавливается конституцией, другими законами и не может осуществляться без не­посредственного участия народа (выборов, референдума и др.), без представительных органов, парламентов и т.д. В-третьих, законной должна быть сфера полномочий государственной власти, круг отно­шений, который государственная власть вправе и может регулиро­вать. Ее вмешательство, как говорилось, не безгранично, она не вправе ограничивать частную жизнь граждан. Наконец, законными должны быть формы и методы осуществления власти, деятельности государственной власти. Они должны основываться на применении норм права с учетом общечеловеческих ценностей. Массовый тер­рор, преследование инакомыслящих и т.д. лишают государственную власть подлинной легальности.

В обычных условиях легализация государственной власти осу­ществляется прежде всего конституциями, принятыми демократичес­ким путем (на референдуме, учредительным (конституционным) со­бранием и др.). Легализация органов государственной власти, порядка их созда­ния, деятельности осуществляется также иными правовыми актами: законами, указами президента, постановлениями правительства, поста­новлениями органов конституционного контроля.

Легализация государственной власти, обоснование властных пол­номочий, права управлять государством коренится в юридических актах и может, следовательно, при определенных условиях являться только внешней легализацией, юридически закрепляющей антинарод­ную, антидемократическую, даже террористическую государственную власть. Таковы были правовые акты гитлеровской Германии, провоз­глашавшие безраздельную власть фюрера, законы ЮАР, установившие в 30-х – начале 90-х годов прошлого века режим апартеида и лишавшие 5/6 населения страны гражданских прав. Поэтому, опреде­ляя легальность или нелегальность государственной власти, необхо­димо учитывать не только внешние признаки (например, принятие конституции референдумом), но и то, насколько правовые акты, лега­лизующие государственную власть, ее органы, соответствуют общече­ловеческим ценностям и принципам права, в том числе международно­го. Ведь путем референдума в обстановке насилия и угроз, обмана из­бирателей принимались и реакционные конституции (например, в Греции в 60-х годах ХХ в. при режиме «черных полковников»; Гитлер в фашистской Германии тоже использовал референдум).

Нарушение принципа легальности (правовых норм) предполагает юридическую ответственность государственных органов и должност­ных лиц – политическую (отставка правительства, импичмент пре­зиденту), уголовную (предание суду за незаконное использование го­сударственной власти при исполнении служебных обязанностей), гражданскую (возмещение ущерба, причиненного государству, юри­дическим и физическим лицам при незаконном использовании госу­дарственной власти).

В основе термина «легитимация» лежит корень того же латинского слова, что и термина «легализация», но первому из них придается иное истолкование. Это тоже узаконение, но не только правовое, нередко не имеющее отношения к праву, наконец, иногда противоречащее право­вым нормам. Легитимность – это состояние не юридическое, а факти­ческое, не обязательно формальное, а чаще – неформальное.

Легити­мация государственной власти – это процессы и явления, посредст­вом которых она приобретает свойство легитимности, выражающие правильность, оправданность, справедливость, моральную «закон­ность», соответствие ее общечеловеческим ценностям, соответствие этой власти, ее деятельности определенным психическим установкам, ожиданиям общества, людей. Легитимная государственная власть – ­это власть, соответствующая представлениям народа данной страны о должной государственной власти. Такие представления связаны преж­де всего не с юридическими нормами, а с материальными, политичес­кими, духовными условиями общественной жизни, с личными запро­сами каждого человека. В основе легитимации лежит вера людей в то, что их блага (материальные и духовные) зависят от сохранения и под­держания такого порядка в обществе, который они считают справедли­вым, их убеждение в том, что такой порядок выражает их интересы.

Следствием легитимности является авторитет государственной власти у населения, признание права управлять и согласие подчинять­ся. Легитимность повышает эффективность государственной власти. Легитимация государственной власти находит свое выражение в поддержке этой власти населением, о чем могут свидетельствовать ре­зультаты голосования на выборах президента, парламента, итоги референдума, массовые демонстрации в поддержку правительства, ко­торому, например, угрожают силы реакции, одобрение проектов реше­ний, предлагаемых органами государственной власти на общегосудар­ственных или местных обсуждениях.

Существует несколько форм легитимации государственной влас­ти. Принято различать основные из них – традиционную, харизмати­ческую и рациональную легитимацию.

Традиционная легитимация связана с обычаями, иногда с особой ролью религии, с личной, племенной, сословной зависимостью. Наи­более ярким современным свидетельством этого является легитима­ция полуфеодально-теократической государственной власти в некото­рых мусульманских странах Востока.

Харизматическая легитимация (харизма – от греч. charisma – бо­жественный дар, божественная милость) обусловлена особыми каче­ствами выдающихся личностей. К числу таких качеств могут отно­ситься природные способности, пророческий дар, сила духа и слóва. Этому способствует также создаваемый культ личности вокруг «вождя». Харизмой обладали Чингисхан, Наполеон, Гитлер, И.В. Ста­лин, Мао Цзэ-дун и др.

Рациональная легитимация основана на разуме: население поддер­живает или отвергает государственную власть, руководствуясь собст­венной оценкой этой власти. Основой рациональной легитимации яв­ляются не популистские лозунги и обещания (хотя и они могут дать кратковременный эффект), а практическая деятельность государст­венной (и иной) власти, работа органов государства на благо населе­ния, открытый и честный диалог власти с населением, умение при­знать свои ошибки, изменить, хотя бы частично, свою деятельность под влиянием доводов своих оппонентов.

Иногда называют другие формы легитимации, в частности, ксени­ческую (навязывание населению определенных образов, в том числе власти, правительства, руководителя путем постоянного повторения каких-либо постулатов без их обоснования и возможности сомнений), стереотипическую (опора на чувства, коренящиеся в подсознании, ­родство; страх и т.д.) и др.

+ + +

5. О реализации государственной власти в государственном управлении. В учебнике В.Чиркина государственное управление рассматривается в самом широком смысле, как управление обществом со стороны государства, – «целостная сфера деятельности государственной власти, всех ее ветвей, органов, должностных лиц, т.е, реализация государственной власти во всех ее формах и методах». Разные органы выполняют свои задачи по управлению государственными делами, и при этом каждый по-своему (парламент, правительство, суды, прокуратура и т.д.). 

Система государственных органов, уч­реждений и организаций, осуществляющих управление в обществе через законодательную, исполнительную, судебную и др. ветви власти, применяющих различные формы и методы государст­венного воздействия, составляет государственный аппарат, «клеточкой» которого является го­сударственный служащий.

Структура государственного аппарата зависит, во-первых, от того или иного подхода к организации государственной власти (в социалистических странах отрицается разделение властей), во-вторых, от государственно-территориального устройства страны (унитаризм, федерализм, существование автономных образований), наконец, от разделения на органы и должностные лица, осуществляю­щие властные полномочия (например, парламент, судьи), и органы и должностные лица, образующие обслуживающий аппарат (например, аппарат правительства, канцелярии судов, эксперты - советники министерств).

С точки зрения разделения властей различаются органы (а иногда и должностные лица) законодательной, исполни­тельной и судебной власти. Между высшими и низшими представительными органами нет адми­нистративного подчинения. Согласованность действий обеспечивает­ся в результате принятия вышестоящими парламентами законов, обя­зательных в том числе и для нижестоящих представительных органов. К парламентам примыкают некоторые другие органы, не входящие в понятие парламента (аппарат, обслуживающий палаты парламента и их постоянные комиссии, счетная палата, уполномоченный по правам человека и т.д.).

Исполнительная власть тоже организована по-разному. В некото­рых странах по конституции она принадлежит монарху, но на деле в парламентарных монархиях (Великобритания, Япония и др.) он влас­ти не имеет. Государственный аппарат в таких странах фактически возглавляет правительство (премьер-министр). В дуалистических мо­нархиях монарх реально управляет страной (Иордания и др.), а в аб­солютных монархиях (Саудовская Аравия, Оман и др.) в руках монар­ха находится вся полнота власти. В республиках исполнительная власть обычно принадлежит пре­зиденту, но опять-таки ее реальное осуществление зависит от формы правления. В президентских республиках (Бразилия, США, Египет и др.) пре­зидент одновременно является главой государства и главой исполни­тельной власти. Он возглавляет государственный аппарат, делегируя министрам те или иные полномочия, а те, в свою очередь, делегируют их нижестоящим государственным служащим. Правительства как коллегиального органа в президентских республиках обычно нет, а если оно есть (Египет и др.), то премьер-министр, назначаемый и сме­щаемый президентом без ведома парламента, является лишь так назы­ваемым административным премьером. Он действует по поручениям президента, а фактическим главой правительства остается президент.

В парламентарных республиках, например в Индии или Германии, го­сударственный аппарат на деле возглавляет правительство. Нормы конституций, предоставляющие широкие полномочия президентам, парируются другими нормами тех же конституций, согласно которым президент должен действовать только по совету правительства и все его акты недействительны, если на них нет дублирующей подписи премьер-министра (правило контрасигнатуры). В полупрезидентских республиках иная ситуация. Бывает, что су­ществует «двухголовая» исполнительная власть – она принадлежит и президенту, и правительству (Франция и др.). В РФ руководство государственным аппаратом тоже разделено. «Силовые» министерст­ва и ведомства (обороны, внутренних дел, по чрезвычайным ситуаци­ям, службы безопасности и т.д.), некоторые другие министерства (иностранных дел, юстиции) находятся под непосредственным руко­водством президента, другими руководит правительство.

Среди ветвей власти исполнительная власть обладает самым раз­ветвленным и многочисленным аппаратом, самым большим штатом государственных служащих, его численность нередко в де­сятки раз превышает численность всех парламентариев и судов с обслуживающим их аппаратом вместе взятых. В системе исполнительной власти действует исполнительная вертикаль: административное под­чинение нижестоящих вышестоящим.

К исполнительной ветви власти примыкают материальные при­датки государства: армия, полиция (милиция), служба государствен­ной безопасности, разведка и контрразведка, тюрьмы. По существу, это особые виды государственных организа­ций. Они в значительной степени усиливают исполнительную власть.

Судебная ветвь власти имеет свой специфический аппарат. В одних странах это сами судьи и обслуживающие суды технические служащие (секретари судебных заседаний, канцелярия и т.д.), в дру­гих - так называемые следственные судьи (в некоторых странах это следователи, не входящие в состав собственно судебного корпуса), прокуроры при судах и подчиненные судьям судебные коменданты, приставы, обеспечивающие порядок судебных заседаний. Существуют разные звенья судов (низовое, среднее, верховные суды), но при рас­смотрении и разрешении конкретных дел, в отличие от чиновников исполнительной власти, суды и судьи не подчинены по вертикали.

Помимо органов и должностных лиц, относящихся к трем тради­ционным ветвям власти и примыкающих к ним, государственный аппа­рат включает структуры с особым статусом. Часть таких органов (из­бирательные комиссии (трибуналы), избирательный регистр) выделя­ют иногда в качестве особой ветви избирательной власти (в некоторых странах Латинской Америки), иногда - контрольной власти (гене­ральные контролеры, генеральные ревизоры, генеральные атторнеи и т.д, со своими службами). Во многих странах есть омбудсманы, ­уполномоченные парламента по правам человека, соблю­дению правопорядка в армии (Германия), по охране окружающей среды (Канада) и др. Согласно конституциям и законам они при ис­полнении своих полномочий независимы, не подчинены никакой дру­гой власти.

Особое положение в РФ занимает Центральный банк, во Франции - Экономический и социальный совет, в Италии - Выс­ший совет магистратуры, ведающий кадрами судейского корпуса, в Египте - консультативный совет аш-шура и т.д. В ряде стран (Китай, Украина и т.д.) особое звено государственного аппарата образует прокуратура, которая в таких странах обособлена от судов. Ее главная задача – контроль за соблюдением законности. Специфической частью государственного аппарата являются специа­лизированные органы конституционною контроля (конституционные суды, конституционные советы и др.), а в некоторых мусульманских странах (Иран, Пакистан и др.) – органы религиозно-конституцион­ного контроля (они следят за соответствием законов сначала Корану, а лишь затем – Конституции).

Эта характеристика различных способов организации государственного управления показывает, что традиционное представление о разделении государственной власти на три «ветви» в процессе реализации этой власти в государственном управлении «растворяется» в многообразии управленческих специализаций. Потому трудно согласиться с утверждением В.Чиркина о том, что система органов государственной власти «строится прежде всего на основе единства и разделения ветвей государственной власти». Отмечая, что «с течением времени в конституциях и научных исследованиях стали упоминать кроме традиционных законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти также другие ветви государст­венной власти (избирательную, контрольную, власть прессы, церков­ную, трибутарную (власть политической оппозиции в парламенте) и др.», автор фактически отрицает первое свое утверждение.       

С такими характеристиками государственной власти, повторим это еще раз, системная организация государства представляется проблематичной.

+ + +

6.  А «система» всегда против…

Несмотря на большое разнообразие государственных систем в современном мире, они отличаются поразительным сходством в том, что все эти различия снимает такой специфичный властный феномен, как бюрократия, «впитывающая» в себя конструктивные различия изобретаемых идеологами и политиками указанных систем независимо от социально-экономических преобразований.

Еще М. Вебер пытался доказать, что бюрократия и рациональное управление обществом – синонимы. Его понимание бюрократии до сих пор остается популярным. Г. Гегель считал только лишь бюрократию носителем «государственного разума».   

Напротив, их соотечественник Ф. Энгельс характеризовал русскую бюрократию так, что ни о каком «рациональном управлении», ни о каком «государственном разуме» не могло быть и речи: «Администрация давно развращена до мозга костей; чиновники живут больше воровством, взятками и вымогательством, чем своим жалованьем» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. т.18, с. 548). 

О низшем классе русских чиновников, рекрутирующихся из детей тех же чиновников, Энгельс замечал, что это «круг людей, играющих подчиненную роль, хитрых, ограниченных и эгоистичных, поверхностная образованность которых делает их еще более отвратительными; тщеславные и жадные до наживы, продавшиеся душой и телом государству, они сами в то же время ежедневно и ежечасно пытаются продать его по мелочам, если это может дать им какую-либо выгоду... Благодаря этой категории людей и процветает главным образом та громадная коррупция, как в гражданской, так и военной областях, которая пронизывает все звенья государственного аппарата в России» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. т.11, с. 478).

По поводу «государственного разума» чиновников молодой Маркс в свое время рассуждал, что есть два типа чиновников, которые используются при познании социальных проблем. Первые, управляющие отдельным регионом или сферой хозяйства, могут знать действительное положение вещей, но не могут быть объективными ввиду того, что это положение отчасти создано ими самими. Вторые свободны от предвзятого мнения о действительности, но эта свобода достижима лишь в том случае, если к определенному фрагменту реальности чиновник не «приложил руку», то есть его деятельность и познание разорваны. 

Отсюда общее правило бюрократического познания: если чиновник знает действительность, то он судит о ней предвзято, а если не судит предвзято, то он ее не знает. Если чиновник получает указание «познать» социальную действительность и его восприятие базируется на официальных данных о ней, то эти действия отражают интерес государства, приобретающий видимость объективности и всеобщности. Государственный разум, воплощенный в деятельности и познавательных способностях аппарата управления, не в состоянии дать объективное знание о социальном бытии.  

Если принять эти рассуждения, то необходимо будет признать, что без использования науки никакой «государственный разум» не может организовать  разумное и эффективное управление обществом.

Особым типом отношений между обществом и аппаратом управления, а также внутри самого аппарата является иерархия, выражающаяся в том, что в управлении «положение вещей представляется лучшим или иным, чем оно есть в действительности – и это происходит не преднамеренно, а с неизбежностью». Внутри бюрократии господствует убеждение в том, что объективный анализ действительности и эффективность управления тождественны и что «начальство всё лучше знает». Поэтому анализ выталкивается на вершину иерархии. Низшие уровни не могут, а высшие не хотят быть аналитиками существующего управления. Вследствие этого причинами социальных противоречий выступают природа, частная жизнь и случайности. Ни одна из этих причин не зависит от сознания и воли администрации, а последняя всегда стремится исключить себя из числа причин любого социального неблагополучия. В результате управление как необходимый элемент связи между обществом и государством выносится «за скобку» анализа и критики.

Иерархия влияет на процессы познания. Разделение граждан на активных и сознательных и пассивных и несознательных – один из результатов такого влияния. Это разделение основано на отождествлении активности и сознательности граждан с их занятостью в сфере управления. А она необходима для того, чтобы обосновать незыблемость существующих отношений, учреждений и убеждений. Административная традиция – это бюрократическая действительность, «которая сохраняет свой авторитет, как бы не менялись времена» ((Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. т.1, с. 201-202). 

В ее состав входят раз навсегда установленные положения (законы и принципы управления); официальные данные о доходах управления; официальная картина положения в регионе, части хозяйства и стране в целом. Чем более длительное время воспроизводится каждый из элементов бюрократической традиции, тем больше степень бюрократизации управления. 

Нужно учитывать также явную и тайную стороны административных мероприятий. Первая воплощена в общедоступных законах, принципах управления и писаной официальной истории, тогда как вторая не получает огласки. Бюрократия стремится скрыть последствия своих действий от настоящего и будущего поколений, и в этом смысле она осуществляет контроль над историческим временем. 

Бюрократическая деятельность осуществляется в рамках целостности отношений между разными иерархическими уровнями. Отношения между множеством чиновников, как носителей государственного разума, блокируют любые попытки адекватного отражения действительности и улучшения управления. Всякое улучшение для них допустимо в пределах установленных норм управления, потому итоги улучшений оказываются противоположными намерениям бюрократа: действительность извращается, а положение в управляемой сфере ухудшается (как это видно по бюрократическим реформам). Бюрократа не интересует познание реальных явлений, стоящих за конкретным суждением, ему важнее политически классифицировать любые суждения; при этом в бюрократическом образе мысли отождествляются познавательные, моральные и политические ценности, в итоге знание всеобщего относится на высший уровень иерархии, а истинность приписывается только мнениям людей, занятых в аппарате управления.  Предположение, что знание всеобщего есть право администрации, и толкование голоса народа, при котором он оказывается привилегией бюрократии – есть свидетельство бюрократизации социально-политической полемики.

Еще одной формой воздействия бюрократии на общественную жизнь есть институт частной жалобы. Возможность пожаловаться создает у граждан чувство относительной свободы в отношении чиновников низших уровней, при том убеждении, что высший уровень всегда готов реагировать на бедствия отдельных граждан и народа в целом. Подачей жалобы индивид заявляет о своей солидарности с высшим уровнем управления в целом: ведь обжалуются лишь отдельные факты социальной жизни и управления. Отсюда ясно, что жалоба – это форма проявления мнимого либерализма в действии и мышлении граждан. Если практика жалоб становится всеобщей, то бюрократическое управление тем самым признается вполне пригодным и задача состоит лишь в улучшении частностей (с чем бюрократия вполне согласна!). Потому по числу и частоте подачи жалоб можно судить о том, насколько бюрократическое управление стало социально-психологическим стереотипом. Если высший уровень осознается как эпицентр социального и управленческого порядка, истины, блага и справедливости, то поток жалоб свидетельствует, помимо каких-то частных недостатков, еще и о глубоком проникновении принципа иерархии в сознание граждан. Перегруппировка лиц или органов управления как реакция на жалобы, вполне вписывается в теорию и практику бюрократических отношений и не угрожает им.

Бюрократия воздействует на общество и посредством предварительной цензуры, направляя общественное мнение в нужное русло. Достаточно вспомнить повышенную ответственность за оскорбление чиновника (особенно судьи) и судебные приговоры на этот счет, отношения власти со средствами массовой информации, верноподданническое чувство к монарху и т.п. Всё это имеет прямое отношение к системе управления.  

Бюрократические отношения по существу есть особая форма проявления противоречия между социальной действительностью и управлением. Указанное объективное противоречие бюрократия не может адекватно осознать, а значит, не в состоянии разрешить.   

Считая наиболее существенными характеристиками индивида и общества разум и свободу, Гегель видел лишь в бюрократии носительницу государственного разума, тогда как в понимании Маркса в расчет должны приниматься все индивиды, а не одно лишь особое сословие чиновников и отдельное государство. Последний также был не согласен с Гегелем и в том, чтобы отождествлять всеобщие, особенные и единичные интересы, которые, якобы, представляет и выражает государство в виде всеобщего интереса. Такой подход противоречит диалектике с ее конкретностью истины, на которой Гегель сам же принципиально настаивал.

Кто виноват?

Основная социальная и политическая ценность для бюрократа – это порядок. Эффективное функционирование и развитие экономики страны в целом и отдельных предприятий имеют при этом второстепенное значение. Вмешательство бюрократии в экономику деформирует естественный ход экономических процессов. К примеру, переселенческая политика царского правительства в России привела к нарушению рационального ведения сельского хозяйства, вызвала недород в хлебородных губерниях, появление армии бродяг, террор против честных чиновников, сокрытие правды о росте обратных переселенцев из Сибири и озлобление населения. Если на высших уровнях бюрократии вмешательство в экономику рассматривалось как необходимый элемент внутренней политики (решение аграрных проблем и желание разрядить недовольство крестьян в центре России), то ее следствием был рост анархии и беспорядка в экономической сфере, отрицая саму идею политического регулирования хозяйственных процессов. При реализации бюрократической политики в области хозяйства происходит неизбежное выталкивание честных людей из управленческого аппарата, поскольку правдивое изложение положения дел не интересует инициаторов бюрократической политики, которым нужно слепое исполнение принятых политических решений. Такие люди рассматриваются как политические противники высших этажей бюрократии, «мешают» проведению их политики и потому устраняются по мере восхождения от низшего уровня к высшему.   

С другой стороны, высший уровень бюрократии может быть также и заинтересован в правдивом изображении хода выполнения политических решений, – не для совершенствования принятой программы деятельности, а для того, чтобы держать в постоянном напряжении низшие уровни в целях достижения поставленных целей. В этом случае все просчеты и недостатки их программы связываются с деятельностью низших уровней, сохраняя за высшими полную свободу действий. Иерархия позволяет в любой момент и при реализации любой программы проводить в отношении низших звеньев управления непредсказуемую кадровую политику.

Низшие уровни аппарата управления и население при этом могут питать иллюзию, будто достижение намеченных экономических целей и благосостояние народа зависит от того, хороший или плохой начальник назначен на должность, связанную с непосредственным воплощением в жизнь экономической политики бюрократии. Бюрократия поддерживает эту иллюзию в соответствии с принципом мнимого либерализма. 

Но эта иллюзия имеет и оборотную сторону. Массы населения, интересы которых нарушаются бюрократической политикой, свои негативные эмоции и оценки переносят с бюрократического аппарата на государство в целом. Данный феномен сознания и поведения во многом зависит от того, является ли государство верховным хозяином земли. Если это отношение укоренено в экономике и психологии населения (как это имело место в царской России), то людям постоянно внедряется в сознание мысль о том, что государство заботится о своих подданных. Представления населения о государстве и об аппарате управления в результате переплетаются и сливаются, происходит бюрократизация массовой политической психологии.

Верноподданность связана с убеждением, будто бы государство всегда хочет и может устроить жизнь подданных наилучшим образом. Это убеждение влечет за собой угасание личной инициативы и предприимчивости, а недостатки бюрократической хозяйственной политики вынуждают массы населения задаваться вопросом не столько о том, что лично сделал каждый, чтобы этих недостатков избежать, сколько вопросом – кто виноват? И подобно тому, как высший уровень бюрократии ищет виновников неудач на низших уровнях, последние и народные массы ищут виновников на высших уровнях управления.         

Почтение к государству и недоверие к нему – это две стороны одной медали, а именно, бюрократизации массовой политической психологии. Стандарты бюрократического восприятия действительности оказываются типичными для политического сознания населения, содействуют его развращению и ослабляют сознание людей как граждан, сознание их ответственности за всё, что делает правительство, тем самым превращая гражданина в обывателя.

Вместе с тем, особенности бюрократического вмешательства в сферу экономики производны от формы государства и специфики национальной бюрократии. В частности, специфика русской бюрократии проистекала из отличий России от стран Западной Европы, а именно, из сохранения в ней сильных остатков средневековых крепостнических и полукрепостнических учреждений. Бюрократия России начала ХХ в. тесно связана с сословностью (социальной структурой) и абсолютизмом (политической формой). Русская бюрократия не только деформировала экономическое развитие страны, но и сдерживала ее политическую мысль и политическое развитие.  

Что делать?

Заботясь о своих собственных интересах, бюрократия заинтересована в нейтрализации интересов разных классов, чтобы оставаться над ними; а в международной политике она заинтересована в притуплении политических интересов разных государств и разрешении конфликтов мирным способом.

При этом мелкая буржуазия из-за распыленности ее интересов не в состоянии управлять большим государством, а потому этот класс нуждается в сильной и многочисленной бюрократии. Преобладание в стране мелкой буржуазии и бюрократическое управление взаимосвязаны. В отличие от мелкой, крупная буржуазия характеризуется консолидацией интересов в национальном масштабе в целях развития промышленного производства, и в этом смысле интересы крупной буржуазии и мелкобуржуазной бюрократии противоположны. Эта противоположность выражается во вмешательстве бюрократии в промышленность и торговлю, ограничивая их развитие. Это вмешательство в экономику плодит коррупцию, так как крупная буржуазия в интересах роста производства идет на подкуп чиновников. Бюрократическое управление таким образом увеличивает издержки производства, а с ними падает капиталистическая прибыль, растут цены и снижается жизненный уровень трудящихся масс. Обуздание бюрократии, подчинение ее интересу крупной буржуазии становится для последней объективно необходимым. Речь идет о подчинении бюрократии интересам крупного капитала в сфере внутренней политики государства (пересмотр законов, административной и судебной систем) и его внешней политики (таможенная система).      

Здесь объективная основа того олигархического капитализма, который развился на постсоветском пространстве в бывших советских республиках, а также поразившей все их без исключения тотальной коррупции. Никакие судебные и прочие политические реформы эту ситуацию принципиально не изменят, если не решить главный, коренной вопрос – если не устранить монополию государства на всеобщий интерес.

Обладая указанной монополией, бюрократия под видом всеобщего интереса реализует своекорыстные частные интересы олигархов и крупной буржуазии, на содержании которых она состоит. Радикальным способом устранения монополии государства на всеобщий интерес марксизм считает коммунистическое преобразование общества, при котором уничтожаются классы с их антагонистическими интересами, а с ними и самое государство. Нет государства – нет и его монополии на всеобщий интерес. Но устранить из нашей жизни государство – это утопия; в лучшем случае его возможно изменять в том или ином направлении, с учетом объективной тенденции развития современной государственности либо игнорируя ее. Указанной тенденцией является «отмирание» государства, о чем шла речь в статье «Отмирание» государства: утопия или реальность?». 

Политическое государство, руководствующееся принципом «разделяй и властвуй», должно уйти в прошлое, уступив место государству, основанному на противоположном принципе управления, на солидаризации и социальности. Именно в этот процесс вовлекается с силой объективного закона современное человечество. Социализация и демократизация – таковы направления реформы современного государства, позволяющей снизить степень его бюрократизации, пронизанной тотальной коррупцией.

Заведовать всеобщим интересом должен действительный субъект этого интереса, то есть сам народ, а не субъект иллюзорного «общего» интереса, каким представляет себя государство в лице бюрократической иерархии. На самом верху публично-властной иерархии должен быть «не царь и не герой», не глава государства и даже не парламент (известно ведь, на что способны буржуазные парламенты ради своих «патронов»). Это должен быть орган, представляющий не государственную власть, а местное самоуправление и через него народ; это должен быть орган, стоящий над всей государственной бюрократией, венчающий собой всю систему публичной власти и контролирующий государство со всем его бюрократическим аппаратом. (Кое-что о таком органе можно прочесть на сайте в публикации «Народовладдя без народу».)

Итак, отвечая на вопрос «что делать?» с бюрократизацией государства и коррупцией, мы неизбежно приходим ко все той же необходимости разработки и реализации юридической доктрины, о которой идет речь в данном разделе. Не решив этого общего вопроса, мы будем постоянно натыкаться на него в вопросах частных, даже вопросах такого уровня, как основное – кадровое – условие в управлении государством.

7. Чему учат студентов обществоведы, или кое-что о политике

Предполагалось завершить данную публикацию («Кадры решают всё» или всё решают «кадры»?) практической рекомендацией относительно реформы современного государства. Однако на глаза попалась одна книжка, заставившая задуматься над одним еще более общим вопросом, без решения которого о каких-либо вменяемых государственных и политических реформах рассуждать бесполезно. Речь идет об учебном пособии «Социология политики. Сравнительный анализ российских и американских политических реалий» («Экзамен», М., 2001, 608с., авт.: Г.К. Ашин, С.А. Кравченко, Э.Д. Лозанский). Названное «пособие» рекомендовано Учебно-методическим объединением университетов РФ в качестве учебного пособия для студентов гуманитарных факультетов и вузов.

Характеризуя главные особенности своего труда, авторы в первых его строках замечают: «Как известно, социология политики – одна из отраслей социологии, которая исследует социальные действия и социальные отношения в политической сфере в тесной связи с изучением особенностей политических институтов и политической культуры в различных странах, а также характера субъективного фактора – прежде всего культуры, ментальности политических агентов, что сказывается на выборах конкретных политических стратегий. У истоков социологии политики стояли О.Конт, Г.Спенсер, К.Маркс, М. Вебер, рассматривавшие политику через призму ее взаимодействия с социальной сферой, через особенности функций гражданского общества и государства, их взаимодействие с личностью. Э.Дюркгейм исследовал, как характер разделения труда сказывается на политическом порядке. В.Парето и Г.Моска – обосновали концепции элит; М.Острогорский, Р. Михельс – исследовали политические партии». Среди крупнейших представителей социологии политики авторы называют еще П.Сорокина, Т.Парсонса и Р. Мертона, Э. Фромма, Э.Гидденса, П.Бурдье, П.Штомку.

«Как видно, – заключают авторы, – интерпретировать политические реалии можно с различных теоретических и методологических позиций. Каким из них отдать предпочтение?...». Судя по тому, что в числе видных представителей социологии политики ими не упоминаются Ф.Энгельс, Г.Плеханов, В. Ленин и др. теоретики исторического материализма, развивавшие так или иначе теорию политики, сами авторы предпочтение своё определили явно не в пользу марксизма; более того, они с порога отвергают марксистскую теорию и методологию, прямо так и заявляя, что выступают «категорически против теоретического и методологического монизма».

Эти авторы полагают, будто теоретический и методологический монизм «вредит возрождению российского обществоведения сегодня». Разве, вопрошают они, мы не сталкивались с попытками заменить многообразие социологических теорий новой, единой системой знания или даже своей собственной “правильной теорией”? Или, наоборот по форме, но то же по существу: от догматического “кризисного марксизма” вернуться к “истинному, монистическому марксизму”? Или свести всё социологическое знание к одной парадигме с единым общим предметом, единой “основной категорией”, набором подновленных “объективных закономерностей”, единых для всех социокультурных систем?

«Суть этих попыток, – убеждают нас авторы, – сохранить научную и культурную автаркию российского обществоведения. Современная социологическая наука состоит из многих признанных социологической наукой теорий, каждая из которых, используя свой инструментарий, анализирует лишь отдельные стороны общества, отдельные тенденции общественного развития, характерные для конкретного времени, внося тем самым свой ограниченный вклад в общее представление об обществе. Признание правомерности политеоретической интерпретации означает, что каждая теория, будучи ограниченной и в этом смысле несовершенной, тем не менее способна на свое измерение социальных и политических реалий в их конкретных гранях и плоскостях».

О том, что скрывается за «правомерностью политеоретической интерпретации» политических реалий, поговорим позже, а здесь для полноты картины приведем еще некоторые замечания авторов. Такой своей интерпретацией авторы, по их заверению, «апеллируют к активной позиции студента», предполагающей «развитие творчески-критического отношения к политическим теориям, их методологическому инструментарию». 

Практический смысл такого изложения материала, убеждают они, «нацеливает читателей на комплексное и одновременно избирательное использование различных теорий, их методологических средств, учит на этой основе принятию более гибких жизненных, политических и управленческих решений. У студента появится возможность выбора, какой теории, каким технологиям анализа политических реалий отдать предпочтение».

Во-вторых, авторы «стремились преодолеть односторонние представления о социологической науке как о единой научной теории, способной в конкуренции с “лже” или “псевдотеориями” обосновать “всеобщие закономерности” общественного развития, которые годятся для всех времен и народов. В этой связи, – заявляют авторы, - представляется ошибочным путь, когда та или иная теория объявляется “догматической” или “идеологизированной”, когда, скажем, позитивистские теории, марксизм или теорема политической флуктуации П.Сорокина, вообще теории циклизма нигилистически отрицаются как “устаревшие”. Однако от того, что одни теории будут заменены на другие или даже одну, “единственно верную”, нельзя получить более полное и правильное представление об обществе».

Такой вот ахинеей «пособляют» студентам-гуманитариям постигать азы обществознания авторы учебного пособия с благословения российского Учебно-методического объединения университетов. Почему ахинеей? – Ответ на этот вопрос дадим в следующей части публикации, а до этого обратим внимание на нашу статью «Метод как критерий научной новизны», в которой приводились рассуждения молодого Маркса об истине: «Истина всеобща, она не принадлежит мне одному, она принадлежит всем, она владеет мною, а не я ею… Не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть истинно, истинное исследование — это развернутая истина, разъединенные звенья которой соединяются в конечном итоге. И разве способ исследования не должен изменяться вместе с предметом? Разве, когда предмет смеется, исследование должно быть серьезным, а когда предмет тягостен, исследование должно быть скромным? Вы, стало быть, нарушаете право объекта так же, как вы нарушаете право субъекта. Вы понимаете истину абстрактно и превращаете дух в судебного следователя, который сухо ее протоколирует». 

Там же есть замечание Энгельса о том, что "со времени смерти Гегеля вряд ли была сделана хотя бы одна попытка развить какую-нибудь науку в ее собственной, внутренней связи ... Какой метод научного исследования следует избрать? С одной стороны, имелась гегелевская диалектика в совершенно абстрактном, “спекулятивном” виде, в каком ее оставил после себя Гегель… С другой стороны, гегелевский метод в данной его форме был абсолютно непригоден. Он был по существу идеалистическим, а тут требовалось развитие такого мировоззрения, которое было бы более материалистическим, чем все прежние. Он исходил из чистого мышления, а здесь надо было исходить из самых упрямых фактов. Метод, который, по собственному признанию Гегеля, “от ничего через ничто пришел к ничему”, был в этом виде здесь совершенно неуместен. Тем не менее из всего наличного логического материала он был единственным, который можно было по крайней мере использовать. Этот метод не подвергался критике, он не был опровергнут, никто из противников великого диалектика не смог пробить брешь в гордом здании этого метода; он был забыт потому, что гегелевская школа не знала, что с ним делать… 

Выработку метода, который лежит в основе марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистическому воззрению…"

В свое время Г. В. Плеханов, рассуждая о литературной критике, высказал убеждение в том, что «при нынешнем состоянии наших знаний мы уже можем позволить себе роскошь замены старой философской критики и вообще эстетики  — научной эстетикой и критикой. Научная эстетика не дает искусству никаких предписаний; она не говорит ему: ты должно держаться таких-то и таких-то правил и приемов. Она ограничивается наблюдением над тем, как возникают различные правила и приемы, господствующие в различные исторические эпохи. Она не провозглашает вечных законов искусства; она старается изучить те вечные законы, действием которых обусловливается его историческое развитие… У нее все хорошо в свое время; у нее нет пристрастий именно к тем, а не к другим школам в искусстве, …она по крайней мере не оправдывает их ссылками на вечные законы искусства. Словом, она объективна как физика и именно потому чужда всякой метафизики. И вот эта-то объективная критика… оказывается публицистической именно постольку, поскольку она является истинно научной».

+++

Итак, разберем утверждения авторов учебного пособия относительно такой отрасли социологии как социология политики. По их словам, данная отрасль изучает социальные отношения в сфере политики «в тесной связи с изучением особенностей политических институтов и политической культуры в различных странах». Здесь же авторы перебрасывают «мостик» к практике в виде «выбора конкретных политических стратегий».

Поскольку ими ничего не сказано о том, чтобы указанные особенности изучались с точки зрения общего, закономерного в данных политических институтах и культурах разных стран, надо полагать, что студентам не собираются давать знания об общем и закономерном в истории.

Для чего это делается? – Чтобы лишить студента мировоззренческого выбора и оставить его один на один с хаотическим нагромождением идей и представлений о частных «особенностях» того или иного политического института. И студенту останется довольствоваться «плюрализмом мнений» по поводу, к примеру, многообразных парламентских систем различных государств. А вот о том, какова сущность буржуазного парламента как такового, есть ли будущее у этого политического института и какие формы идут ему на смену, – об этом заморачиваться профессорам и студентам не следует, так как «конкретные политические стратегии» предложат обществу его политические поводыри. Студентам же, как будущим политикам, управленцам, экспертам, достаточно уметь выбирать из предложенного «меню» подходящие «особенности политических институтов в различных странах», которое любезно предложат им выбрать «опытные» зарубежные «партнеры». Вместе с тем, сами авторы сделали свой мировоззренческий выбор и потому «не рекомендуют» студентам «баловаться марксизмом».

Надо заметить, что пресловутый «плюрализм» (мнений, методологий, теорий, политики и т.п.) стал модной «фишкой», идеологической наживкой, на которую клюнули немало «премудрых пескарей», так и не поняв, что за этой наживкой скрыт мировоззренчески-практический постулат политики: «разделяй и властвуй». Если есть много профессий «хороших и разных», и «все профессии важны, все профессии нужны», то этого нельзя сказать о научных теориях, которых «есть много хороших и разных» и будто бы «все теории важны, все теории нужны». Но именно это заявляют авторы, по логике которых в науке равноправны теории истинные и ложные. В таком случае о категории истины можно забыть… Мне же до сих пор казалось, что наука должна как можно быстрее и решительнее избавляться от теорий ложных и, напротив, сохранять и развивать теории, с точки зрения истины наиболее убедительные.  

Утверждение авторов пособия о том, что «политические реалии можно интерпретировать с различных теоретических и методологических позиций», есть первый пример ахинеи, о которой сказано выше. Реалии эти можно в еще большей степени не интерпретировать, а потому утверждение «можно интерпретировать» не несет никакой содержательной нагрузки. Для науки важно установить истинное содержание политических реалий, их понятие. А то, с каких теоретических или методологических позиций на эти реалии пожелает взглянуть ученый, это дело его личного предпочтения. Но для установления понятия важно не то или иное предпочтение, для этого есть только один путь, являющийся необходимым, то есть только истинный путь исследования предмета. А это и есть тот самый методологический монизм, против которого «категорически» выступают авторы.

Потому ахинеей является также их заявление, будто «теоретический и методологический монизм сегодня «вредит возрождению российского обществоведения». Увы, нам даже не намекнули, какое же «российское обществоведение» предстоит «возрождать»? Раз не советское с единой «правильной» его теорией, значит, выходит, дореволюционное, в котором имело место «многообразие социологических теорий», включая в него и теорию «единую правильную», теорию марксизма. Но в те давние времена монизм «правильной» теории развитию российского обществоведения как то не «вредил», разве что досаждал властям. Так что «возрождать»?...  

+++

Выступать против попыток «заменить многообразие социологических теорий новой, единой системой знания или даже своей собственной “правильной теорией”» так же бесполезно, как толочь воду в ступе. Как бы ни выступали авторы и иже с ними против «единой системы знания» и «правильной теории», всегда найдутся ученые, которые будут стремиться к такой именно системе и такой теории, ибо это объективный закон развития науки. А среди таких ученых рано или поздно обязательно найдутся те, кто, как выражаются авторы, от догматического «кризисного марксизма» захочет вернуться к «истинному монистическому марксизму». Если судить по этой их терминологии, у авторов пособия довольно смутное представление о марксизме, раз уж «истинный монистический марксизм» противопоставлен «марксизму догматическому». Марксизм потому и «правильная теория», что он монистический и диалектический; а «догматический марксизм» – это уже нечто из разряда «сапоги всмятку».   

А чего стóит и как выглядит "страшилка" авторов пособия «свести всё социологическое знание к одной парадигме с единым общим предметом, единой “основной категорией”, набором подновленных “объективных закономерностей”, единых для всех социокультурных систем?» Об этом, похоже, не знают и сами авторы пособия.

Как является ахинеей и утверждение, будто суть попыток вернуться к монизму в методологии социологической науки сводится к «сохранению научной автаркии (имеется ввиду самоудовлетворение либо особенное научное самовыражение?) российского обществоведения». А что, ученые других стран, отстаивающие методологический монизм в социологии, также озабочены «научной автаркией российского обществоведения»?

Не имея убедительных аргументов в пользу методологического «плюрализма», авторы пособия делают «хорошую мину при плохой игре», утверждая, будто «социологическая наука состоит из многих признанных социологической наукой теорий»? Вместо того, чтобы отметить наличие в социологии конкурирующих между собой теорий, авторы выдают еще одну ахинею о существовании в ней множества «признанных наукой» частичных теорий, каждая из которых, используя свой инструментарий, анализирует исключительно «отдельные стороны общества, отдельные тенденции общественного развития». И этими ограниченными несовершенными «теориями» заполняются «персональные ячейки» каждой из них в единой «камере хранения», представляющей собою неведомо откуда взявшееся «общее представление об обществе».

По сути, авторы предлагают студентам употреблять на свой страх и риск и по своему вкусу теоретические «полуфабрикаты», как «признанные наукой» и внушающие доверие, без проверки их качества (этакий образчик учебной «свободы» и «демократии»). Вместо того, чтобы через критический разбор различных теорий научить студентов отличать «духовную пищу» полезную от вредной, которой часто умышленно отравляют их сознание. В том числе и ахинеей, предлагаемой им в данном учебном пособии.     

В свое время один выдающийся политик заметил, что «теоретическая способность и интерес к тому, чтобы доискиваться теоретических корней во всяком вопросе, это очень ценное качество. Ибо нельзя вполне уяснить себе никакой ошибки, в том числе и политической, если не доискаться теоретических корней ошибки у того, кто ее делает, исходя из определенных, сознательно принимаемых им, положений».

Без воспитания этого ценнейшего качества у людей, интересующихся общественной жизнью, а в особенности, политикой, без этого на самом деле основного условия в любом деле бесполезно рассчитывать научиться управлять государством.