Социальная справедливость: идея и лозунг

1. Что есть «справедливость»

В публикации «Национальная идея: что это?» (в заметке «От научного определения национальной идеи к практике») отмечалось, что абстрактность определения национальной идеи в Конституции Украины требует придать ей такую конкретику, которая максимально приблизит национальную идею к программам и планам развития страны, к законодательству и технологиям реализации этих программ, планов и законов.

Национальная идея, как и любая идея, по известному классическому выражению, становится материальной силой, когда она овладевает сознанием многих людей. Недостаточно объявить национальной идеей формирование независимого, суверенного, демократического, социального, правового государства. Даже конституционно закрепленная национальная идея не превратится из всего лишь возможности в действительность, если все эти определения национального государства не получат своей конкретизации и практической их реализации.

Для конкретизации одного из названных определений национальной идеи – социального государства, которое так или иначе связывают с понятием социальной справедливости, необходимо прежде всего уяснить для себя данное понятие.    

Точных данных о том, когда впервые был использован термин «социальная справедливость» нет, ранние источники можно найти среди европейских работ XVIII века. Данное выражение встречается в статьях журналов, издававшихся в духе Просвещения, в которых социальная справедливость обозначается как обязанность монарха. Также понятие присутствует в книгах католических итальянских теологов, в частности иезуитов. В этих источниках социальная справедливость понималась как справедливость, которая управляет отношениями индивидуумов в обществе, вопросы социально-экономического равенства и человеческого достоинства не рассматривались.

В XIX – XX веках, социальная справедливость становится важной темой в американской политической и юридической философии, в работах Джона Дьюи, Луи Брэндайса и Роско Паунда. Одной из главных проблем были решения Верховного суда США эпохи Лохнера, которые отменяли законодательные постановления на уровне штатов, принятые для социально-экономических улучшений, в частности, восьмичасовой рабочий день или право объединяться в профсоюз.

После Первой мировой войны основополагающий документ Международной организации труда предусматривал, что «мир может быть установлен только если он основан на социальной справедливости». С этого момента обсуждение социальной справедливости вошло в основной правовой и академический дискурс.

В ХХ веке попытка реализовать идею социальной справедливости привела к появлению новых государств, начиная с СССР. Но далее последовал откат общества в капитализм. При этом эпоха «окна в будущее» оставила после себя множество социальных достижений в ключевых сферах общественных отношений. Во второй половине XX в. ряд либеральных и консервативных мыслителей (Ф. фон Хайек и др.) отвергли концепцию на том основании, что она, якобы, ничего не значит или слишком многозначна. Вывод, который делает Хайек: «Что мы на самом деле имеем в случае с „социальной справедливостью“, – это просто квазирелигиозный предрассудок такого рода, который можно уважительно оставить в покое, если только он составляет счастье тем, кто его придерживается, но с которым надлежит бороться, если он становится обоснованием принуждения по отношению к другим. Растущая вера в социальную справедливость является в настоящее время наибольшей угрозой для большинства других ценностей свободной цивилизации».

Тем не менее, концепция оказалась очень влиятельной, особенно благодаря её продвижению такими философами, как Джон Ролз. Хотя понимание социальной справедливости у них различается, как минимум три общих элемента присутствуют в современных теориях: обязанность государства распределять определённые жизненно важные блага (такие как экономические, социальные и культурные права), защита человеческого достоинства и продвижение равных возможностей для каждого. 

+ + + 

Итак, что же есть «социальная справедливость» – некая управляющая идея, обязанность правителя, религиозный предрассудок или что-то другое? Для ответа следует прежде выяснить, что называть справедливостью вообще, как таковой, а уж затем определяться с социальной справедливостью. 

Если исходить из логики, «справедливость» – понятие родовое, а «социальная справедливость» представляет один из видов справедливости. Значит, есть и другая – не социальная – справедливость, без соотношения с которой нельзя определить и само понятие социальной справедливости. Что в таком случае означает слово «справедливость», как его значение толкуют в словарной литературе? Увы, здесь нас ждет разочарование, поскольку однозначного толкования нам словари не предлагают. 

Справедливость означает: 1. Справедливый, то есть действующий беспристрастно, в соответствии с истиной; 2. Беспристрастное, справедливое отношение к кому-либо или чему-либо; 3. Соответствие человеческих отношений, законов, порядков и т.п. нормам, требованиям. Справедливый – соответствующий истине, действительности, правильный, верный. Это современное толкование, тогда как в старых словарях (В.И. Даля, Ф. Павленкова) трактовки слова «справедливость» нет вообще. 

Синонимы слова «справедливость» - «беспристрастие», «непредвзятость», а антонимы - «несправедливость», «неоправданность». 

Вместе с тем, у Брокгауза слова «справедливость, праведность, правда» (в значении «справедливость») трактуются в Библейской энциклопедии.  

Библейская Энциклопедия Брокгауза 

I. ПОНЯТИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ 

А. БОЖЬЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ 

1) в библ. понимании справедливыми считались поступки человека, действующего в соотв. с его обязательствами перед Богом и людьми. Г. фон Рад передает значение слова «справедливость» (цедака) как «верность общине». Божья С. проявляется прежде всего в Его отношении к Израилю, в Его завете с ним. Признавая Божью С., Израиль признает тем самым, что Бог всегда был верен Своим обетованиям. Поэтому Он называется «праведным Господом»; 

2) Божья С. проявляется в трех аспектах. Во-первых, праведный Бог дарует людям законность права. Это право лежит в основе всего завета – Закона, которому Израиль обязан следовать. Во-вторых, Божья С. проявляется в Его вмешат-ве во внутр. жизнь избранного народа, которое необходимо для исполнения данных Им обетований и для свершения дела спасения. Поэтому для ветхозаветных праведников Бог – это оплот и порука их спасения. В Своей С. Господь противостоит нечестивцам; совершая наказание, Он способствует обращению грешников. В-третьих, Божья С. проявляется в Его вмешат-ве в историю евр. народа: Израиль постоянно ощущал Божью помощь в борьбе против внешнего врага. Именно на нее в трудные времена возлагали надежду праведники, и именно благодаря этой помощи Израиль выходил победителем из самых сложных ситуаций. Пророчества Исаии полны искренней надежды на Божью помощь, которая выведет праведников из тьмы и принесет им спасение; 

3) Божья С. может быть также названа Божьей верностью (Завету), Его правдой, милостью и любовью. Божий Промысл направлен на спасение Его народа, и Господь вершит это спасение судом и милостью, в любви и гневе, исцеляя и поражая. Осуществляя Свою С., Господь наказывает и милует, спасает и разоряет. 

Б. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРАВЕДНОСТЬ 

Праведность (справедливость) человека заключается в том, чтобы поступать в соотв. с Божьими заповедями. Свою праведность человек являет в исполнении Божьей воли (Закона). Конечно, «праведность» во многом зависит от Божьей воли; о том, как мало она связана с нормативными актами поведения, свидетельствует своеобразный парадокс, когда, с одной стороны, говорится, что для Бога «нет ни одного делающего добро», «нет человека праведного на земле», а с другой, – что некоторые люди все же являются праведниками, живущими по Божьему Закону. О том, что праведность – это не чисто правовое понятие, говорит и то обстоятельство, что Иов, осознавая и не отрицая свою греховность, не только ожидает от Бога признания своей праведности пред Его лицом, но и обретает это признание. Праведность благочестивого человека заключается не в его нравств. совершенстве, а в его отношении к Богу, в его богобоязненном поведении и в уповании на Бога. Праведность человека выражается в его готовности к смирению; но т.к. на его пути постоянно встает грех, он часто нуждается в повторном обретении праведности, что возможно только через ⇒ прощение. Признавая свою вину и совершая покаяние, человек вновь встает на праведный путь. Праведник полагается на Божий Промысл и тем самым, несмотря на совершённый грех, находит оправдание в Божьей С. 

В. ПРАВЕДНОСТЬ И САМОПОЗНАНИЕ 

Знаменательна встречающаяся в некоторых местах ВЗ самооценка праведников. «Суди меня, Господи, по правде моей и по непорочности моей во мне». Подобная оценка человеком собств. праведности основывается на искреннем стремлении к совершенному послушанию Богу и к исполнению Божьего Закона. Некоторые пророки выступают против переоценки человеком собств. праведности. Любые человеч. усилия они считают тщетными, а человеч. праведность несовершенной; они осознают, что только в Господе будет оправдан весь род Израиля. 

Г. СПРАВЕДЛИВОСТЬ КАК ЗАЛОГ СПАСЕНИЯ 

Чем явственнее осознавали пророки, и особенно Исаия, несовершенство человеч. праведности и грех Израиля и др.), тем отчетливее они понимали, что дарованный Божьей милостью завет Бога с Его народом является плодом Божьей С. Именно на Его С. следует возлагать все надежды. Оправдан будет тот, за кого вступится Бог, и поэтому пророки уповают на Божью С., спасающую от всех невзгод и восстанавливающую праведность Израиля. Божья С. является главным условием спасения. Позднее эта мысль получила свое развитие в посланиях ап. Павла, в которых дается новое понимание праведности человека перед лицом Бога. 

II. ПОНЯТИЕ ПРАВЕДНОСТИ В НОВОМ ЗАВЕТЕ 

А. В книгах НЗ, не принадлежащих перу ап. Павла, слово «праведность» встречается в общей сложности 34 раза (в посланиях Павла – 55 раз). Представления о праведности здесь близки ветхозаветному пониманию. Праведность – это согласное Божьей воле благочестивое поведение и заповеданная Богом жизнь в любви. Блажен тот, кто страдает за свою праведность, подобно древним пророкам и праведникам, преследовавшимся нечестивцами; страдание «доставляет мирный плод праведности» тем, кто «научен через него». «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Сила, питающая в человеке его праведность, заключена в его связи с Богом, поскольку «Он грехи наши вознес Телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды». Тому, кто алчет и жаждет Божьей правды, обещано насыщение; преследуемым праведникам обещано утешение – «новое небо и новая земля, на которых обитает правда»; миру также обещано, что Свой суд над вселенной Бог будет вершить праведно. 

Б. В посланиях ап. Павла 

1) праведность, основанная на вере. Праведность – это прежде всего жизнеопределяющая связь с Богом. О праведности человека нельзя судить только по его внешнему благочестию, которое есть не что иное, как формальное соблюдение Закона и напускное смирение. Представления человека о собств. праведности, которая всегда относительна, не позволяют ему глубоко воспринимать Божью С., и он неизбежно начинает пренебрегать ею. Эту опасность ясно видел Павел, фарисей, «в прежней жизни» неукоснительно следовавший предписаниям Закона и воспринимавший праведность как заслуженную «безупречным» поведением Божью награду. Однако после того как на пути в Дамаск ему явился Иисус, Павел осознал, что «живущие по плоти Богу угодить не могут» и что праведным может быть только новый человек во Христе. Закон и следование ему не в силах оправдать человека. Закон не спасает от греха, а лишь открывает человеку, что такое грех. «Утверждающиеся на делах закона, находятся под клятвою», а не под Божьей правдой. «Христос сделался для нас ... праведностью», потому что «не знавшего греха Он [Бог] соделал грехом вместо нас, чтобы мы стали праведностью Божией в Нем». Праведность – это Божий дар в Иисусе Христе, а не вознаграждение за исполнение Закона. Благодаря тому что Христос взял на Себя наши грехи, мы ныне оправданы пред Богом, хотя все еще живем во плоти и, значит, – в мире греха. Эта праведность становится реальной через ⇒ веру, и спасительная миссия Иисуса Христа в целом также должна восприниматься через веру. Поэтому Павел называет праведность человека пред Богом «праведностью от веры», «праведностью веры». В вере человек оправдан пред Богом исключит. по милости Божьей, во имя Христа; 

2) новая праведность и христ. этика. Ап. Павла еще при жизни упрекали в том, что в его учении о человеч. праведности отсутствует нравств. элемент: «И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых». Эти упреки несправедливы. Для Павла нравств. элемент заключается не в Законе. В основе нравственности лежит вера. Если мы через веру в Христа умерли для греха, как же нам тогда жить в нем! Веровать во Христа, быть во Христе, проникаться Его Духом – все это означает лишь одно: желание быть угодным Господу. Павел убедительно призывает нас к праведности. Но, в отличие от ветхозаветных авторов, апостол призывает людей к праведности не потому, что Бог верен Своему завету, а потому, что Он явил Свою С. в Иисусе Христе. Верующие должны принимать эту С. с благодарностью и не кичиться обретенной праведностью пред Богом.

Вот такое развернутое понимание справедливости, связанное с верой… Здесь мы имеем пример еще одного, наряду с социальной справедливостью, вида справедливости, а именно, «справедливости Божьей». По-видимому, и поэтому человечество не ограничилось понятием одного вида справедливости, а продолжало искать ее общее понятие.  

+ + + 

Размышляли о понятии справедливости выдающиеся мыслители и философы Запада и Востока. Трактовки понятия справедливости, отмечает современный китайский ученый Ли Сюй, можно найти в работах Сократа и Платона, Демокрита, Аристотеля, Цицерона, Ф. Бэкона, Т. Гоббса, Д. Локка, Б. Спинозы, Д. Юма, Ж.-Ж. Руссо, К.А. Гельвеция, И. Канта, И.Г. Фихте, Г. Гегеля, Л. Фейербаха, Ф. Ницше и др., а в Древнем Китае – Конфуция и др. 

Для Платона справедливость была человеческой добродетелью и узами, связывающими людей в обществе. Справедливость – это упорядоченное и должное состояние частей души, то же самое что здоровье для тела. Платон говорил, что справедливость – это гармоничная сила. Справедливость не право сильнейшего, но эффективная гармония целого. Справедливость означает, что, во-первых, интересы целого (государства) важнее и выше интересов частного (отдельных индивидов). Во-вторых, справедливость предполагает, что каждый элемент целого должен выполнять присущие ему функции. Платон верил, что права существуют только для свободных людей.

Сократа считают развившим идею общественного договора, по которому люди должны следовать общественным правилам, и принимать обязательства, так как они пользуются общественными благам.

В Средние века такие религиозные деятели, как Фома Аквинский, продолжали обсуждение справедливости в разном контексте, но в основном связывая жизнь хорошего гражданина со служением Богу. И. Кант считал, что справедливость есть безусловная норма индивида, поставленного (или угодившего) в положение судящей и принуждающей инстанции, «высшая моральная максима третейских решений».

Проблема справедливости и ее соотношения с правом занимает большое место и в творчестве Г. Гегеля. По его мнению, справедливость выступает как единая титаническая сила, принадлежащая старым богам. Но справедливость не есть слепая необходимость, фатум; она есть судьба, выступающая в сфере нравственного, познанная как истинная справедливость. Справедливость и несправедливость – понятия относительные и основаны на различии величин. И эти количественные изменения переходят в качественные, и справедливость может обернуться несправедливостью. Он считал, что право, правовые обязанности должны соединяться «со стремлением поступать справедливо ради справедливости». Хорошие законы, как и свободная собственность, ведущие «к процветанию и блеску государства», служат выражением справедливости, составляющей «нечто великое в гражданском обществе». И те правители, которые дали своему народу собрание законов, «совершили этим великий акт справедливости».

Гегель рассматривал категории справедливости и несправедливости неотделимыми от права. Особенно ярко это выражено в «Философии духа», где на государство возлагается решение нравственных проблем. По мнению философа, нравственность есть конкретное тождество блага и субъективной воли, в котором выражаются одновременно право и мораль как внешнее и внутреннее бытие свободы. Все, что переходит из внутреннего чувствования в сферу нравственности, безусловно, подчинено авторитету государства. Заслугой Гегеля является признание диалектической взаимосвязи между правом и справедливостью. Однако объективную основу данной взаимосвязи он искал не в реальных жизненных отношениях людей, а в абсолютной идее. Наказание рассматривается Гегелем как собственное право преступника: «Преступник почитается как разумное существо, и вынесенная судом санкция выражает тем самым уважение к преступнику как к личности, свободно выбравшей форму своего поведения в виде преступления. Эта честь не будет ему воздана, если понятие и мерило его наказания не будут взяты из самого его деяния; так же и в том случае, если рассматривать его как вредного зверя, которого следует обезвредить или стремиться запугать и исправить его. Что же касается, далее, способа существования справедливости, то форма, которую она имеет в государстве, а именно наказание, не единственная форма, и государство не есть предпосылка, обусловливающая собой справедливость» [Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. с.147-151 ].

Даже с обыденной точки зрения справедливость всегда требует поиска «равенства», эквивалента, выступает как этическое представление о соразмерности проступка и возмездия, услуги и награды. И уже только в силу этого справедливость нуждается в правовой защите. Более того, в жизни достичь справедливого равенства, добиться торжества справедливости можно лишь через право. По мнению Гегеля, то, что есть право, есть также и обязанность, а что есть обязанность, то есть и право. Это означает, что тот, кто не имеет никаких прав, не имеет и никаких обязанностей, и наоборот. К примеру, говорит Гегель, права отца семейства над его членами в такой же мере и обязанности в отношении к ним, как и обязанность послушания детей есть их право стать благодаря воспитанию свободными людьми.

Карательное правосудие государства, его право на управление в то же время и его обязанность наказывать, равно как и то, что граждане данного государства исполняют в отношении податей, военной службы, являются их обязанностями и в то же время их правом на охрану их частной собственности.

Гегель также отмечал близость правовой и этической справедливости, наглядно выраженной в воспитании ребенка. Чтобы у детей не развивались нескромность и дерзость, нужны дисциплина и даже наказание. Однако последнее с необходимостью должно принять форму справедливости, органически связанную с «собственной субъективностью» (самосознанием ребенка).

Учения о справедливости И. Канта и Г. Гегеля, сыгравшие огромную роль в этике и философии, сохраняют свою значимость и в наши дни. Их идеи о справедливости и нравственности приобретают особую актуальность в современных условиях интенсивного развития в направлении к повсеместному признанию и утверждению принципов свободы, равенства и самостоятельности человеческой личности. Их суждения по данной проблеме и сегодня продолжают играть огромную роль в уяснении того, где мы находимся и куда должны двигаться в поиске верного пути к будущему.

Современная философская мысль рассматривает справедливость как общую нравственную санкцию совместной жизни людей, рассмотренную по преимуществу под углом зрения сталкивающихся желаний, интересов, обязанностей; она касается человеческих взаимоотношений во всех их общественно значимых разновидностях (от межличностной сферы до международных отношений). Смысл понятия «справедливость» заключается в том, чтобы права и обязанности, наказания и вознаграждения человека были соразмерны. Каждый должен получать по своим заслугам. Часто понятие «справедливость» встречается в судебной системе – здесь оно обозначает соразмерность, правильность наказания за преступление.

Между тем, в философской словарной литературе термин «справедливость» трактуется как «принцип, включающий в себя представления о должном порядке взаимоотношений между людьми, о соответствии прав и обязанностей личности, о воздаянии каждому по заслугам. Тесно связан с понятием равенства. Религиозные учения, как правило, сводят равенство людей к равенству перед богом и возлагают осуществление полной справедливости на действие сверхъестественных сил. Перенесение на небеса торжества справедливости рождено чувством бессилия людей перед социальным гнетом. Идея божественного провидения удовлетворяла чувство справедливости, попранной в антагонистическом обществе, и тем самым препятствовала установлению реальной справедливости самими людьми. Еванг. заповедь «не судите и не судимы будете», по существу, запрещает карать преступления, внушая иллюзорную уверенность в том, что справедливость восторжествует не усилиями человека, а по божеств. предначертанию. В христ. понятие справедливости входит также идея о том, что грех, преступление искупаются страданием и покаянием. 

Научный атеизм, основываясь на материалистическом понимании истории, утверждает, что справедливость устанавливается людьми и имеет конкретно-исторический соц.-классовый смысл и содержание. Юридическое понятие справедливости, как соответствие духу и букве закона, приходит в буржуазном обществе в противоречие с чувством подлинной справедливости, требующей уничтожения тех отношений собственности, которые обеспечивают привилегии имущих слоев. В условиях социализма справедливость основывается на принципах распределения благ по труду, равенстве социальных прав трудящихся.  Высшая справедливость достигается в коммунистическом  обществе, обеспечивающем каждому человеку удовлетворение его потребностей и реальную возможность всестороннего развития и самоосуществления личности». [https://gufo.me/dict/philosophy_dict/... ].

Из всех этих представлений, конечно, сложно выбрать и сформулировать общую рабочую дефиницию понятия "справедливость" (не случайно ведь в толковых и философских словарях до последнего времени отсутствовал данный термин). Тем не менее, этого материала должно хватить для того, чтобы попытаться вывести такую дефиницию. 

 2. О «справедливости» природы и природе справедливости 

Из всей массы этих разнородных представлений о справедливости есть лишь одна возможность извлечь нечто общеприемлемое, – если суммировать данные представления и попытаться определить, к какого рода вещам следует отнести названный феномен. Ибо нет «безродных» понятий, всякое из них имеет свою родовую принадлежность и такой видовой признак (признаки), который отличает его от других понятий того же рода; лишь категории, как наиболее общие понятия, сами выступают как род и определяются через их отношение к своей противоположности (например: «бытие – ничто»). 

Понятие «справедливость» не есть категория, поскольку его нельзя определить через противоположность. Антонимы вроде «несправедливость» и «неоправданность» не дают какого-либо признака понятия «справедливость». Значит, надо установить родовую принадлежность справедливости, ее общее родовое определение. В качестве рода, к которому принадлежит феномен справедливости, очевидно, выступает некоторое начало, определяющее сосуществование и взаимодействие живых существ в природе и обществе. 

При определении понятия справедливости о взаимодействии индивидов речь идет в большинстве отмеченных выше представлений. Почему живых существ? – Потому что «образованное чувство языка», говоря словами Гегеля, не согласуется с представлением о «справедливости» во взаимодействиях в неживой природе. То, что вода точит камень, солнце высушивает водное пространство и т.д., может указывать на что угодно, только не на начало справедливости или несправедливости. А вот поведение и существование одних живых существ за счет других в растительном и животном мире уже содержит «намек» на природную «несправедливость». К сорнякам в огороде мы относимся с «оттенком» восстановления некой правильности, «справедливости» в интересах развития полезных растений. 

В животном царстве показателен конфликт во взаимодействии потомства с родителями. Родитель обычно распределяет свое внимание равномерно между всеми потомками. Отдельный детеныш, действуя для максимизации собственной приспособленности, требует от родителя больше внимания, чем это было бы оптимально для родителя. При чрезвычайных обстоятельствах может оказаться, что для родителя целесообразно убить одного или двоих потомков, чтобы увеличить шансы на выживание остальных (Д.Дьюсбери. Поведение животных. Изд-во «Мир». М., 1981.- с.349). Разве здесь уже не возникает сочувствие к живым детенышам, навеваемое нашим человеческим представлением о справедливости и несправедливости? 

Или вспомним цирковые представления, скажем, с велосипедистами-медведями или прыгающими с тумбы на тумбу львами и тиграми. Разве хоть один медведь, лев или тигр проделывал бы подобные штуки, если бы их дрессировщики взамен не кормили и лечили животных, не содержали их в соответствующих условиях? Навряд ли дрессировщик выйдет из клетки от тигра живым, если не будет его кормить, а будет только нагружать работой. Подобное имеет место в ситуации с зоопарком или с разными домашними питомцами. Эти взаимодействия людей и животных уже базируются на некой природной «справедливости», на обменном подходе «если ты – мне, то и я – тебе».

Конечно, объективное начало у животных природной «справедливости» не могло не получить продолжения и развития у древнейших людей, как высших животных существ. Подобно другим животным, они поступали так же «несправедливо», поедая или бросая своих немощных детенышей, когда им недоставало на всех пропитания. В этом они не отличаются от животных, их лишь проясняющееся сознание всё еще не отражает идею справедливости, не сложило о ней даже более-менее отчетливого представления, не говоря уже о понятии. Если природную «справедливость» сравнить с людским плодом в утробе матери, то у древнейших диких людей их «справедливость» всё еще остается природной, сравнимой с новорожденным людским младенцем, который еще не стал человеком, а остается животным, только вовлеченным в особый процесс его социализации. И подобно тому, как людской младенец находится ближе к сущности человека, чем самое развитое высшее животное, так диколюдская «полусправедливость» ближе к настоящей справедливости, чем вся природная «справедливость» в животном мире. 

Именно из этой людской «полусправедливости» вырастает социальный феномен, который формирующимся человеком вначале только чувствуется, а затем все более осознается как некое начало, определяющее сосуществование и взаимодействие человеческих индивидов, которое связано с общественной нравственностью; то есть, справедливость уже чувствуется и осознается как нравственное начало. Не здесь ли родилось представление о «врожденном чувстве справедливости», которым отмечены некоторые из членов общества? 

Справедливость, как феномен, начинается только вместе с появлением общества и человека, наряду и в системной связи со всеми остальными вещами: трудом, собственностью, общественным производством, интересами, волей, властью, управлением, нравственностью, правом, информацией и т.д. Потому те ученые, которые прибегают к особому подходу («кибернетическому»), пытаясь выйти за пределы социальной материи, общественной природы названных понятий и определять их с «более высоких» позиций, как нечто «природно-общественное» и «сверхсоциальное», - эти ученые лишь вносят путаницу в указанные и иные понятия, смазывая их качественную специфику. Тогда мы вдруг от них узнаём, что и животные «трудятся» и являются «собственниками» своей территории и т.п., что и у животных есть свои «власть», «информация» и «право», «нравственность» и т.д., хотя на самом деле здесь речь может идти только о нраве животных, их коммуникации, доминировании вожака в группе и т.д. Отсюда затем выводят и т.н. человеческую «природу» со свойственной ей агрессивностью, собственническими инстинктами и прочей чепухой. Впрочем, об этом уже было много сказано в других публикациях сайта (См., например, «Между эгоизмом и альтруизмом», "О нравственности, "народной душе" и общей воле").    

3. Штрихи к диалектике понятия справедливости  

В своей «Науке логики», в учении о понятии, Гегель рассматривал всякое понятие не в качестве простой дефиниции, абстрактного общего, а как конкретную целостность моментов общего, особенного и единичного, как такое простое, которое вместе с тем есть самое богатое внутри себя самого. Так, к примеру, общее для всех людей (в традиционном понимании) всего лишь характеризует человека как биологический род, отличный от животного; а во втором случае – это человек, производящий орудия труда и вступающий в производственные отношения с другими людьми. Всеобщее выступает не как «разлитая» по всем элементам системы схожесть, а как особенное, собирающее эти элементы в единую систему. [ Ивакин А.А. Диалектическая философия. Одесса. «Юридична література». – 2003. – с. 207-208 ].  

Общее понятие справедливости отличает справедливость от всех иных вещей как нечто особенное, как целостность моментов общего, особенного и единичного, образующих единую систему справедливости. Здесь моментом общего есть такое нравственное начало, которое взаимодействия в родовом обществе людей направляет согласно доставшемуся им «по наследству» от животных естественному порядку распределения жизненных средств, то есть по общему жизненному правилу: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Несмотря на то, что животное потомство еще не способно самостоятельно добывать пищу и т.д., правилом является удовлетворение их потребностей в пище, поскольку в противном случае животные виды просто исчезнут один за другим. 

То же относится и к людям. Однако существенное отличие состоит в том, что человеческое общество эту свою первобытную коммунистическую справедливость осуществляет, производя необходимые жизненные средства, то есть в условиях общественного производства. Именно им обусловлена необходимость появления и существования в обществе такого нравственного феномена как справедливость, регулирующего начала взаимодействий людей в общественном производстве. Следовательно, от характера и уровня развития производства, в конечном счете, зависит то, какова справедливость в данном обществе. Пока уровень производства был низким и не обеспечивал достаточного количества продуктов, справедливость основывалась на правиле: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». С развитием производства и ростом количества производимых продуктов раннепервобытное равное коммунистическое распределение уступает место новому способу распределения: «От каждого по способностям, каждому по труду».

+ + +

Итак, справедливость, как нравственный феномен, родилась в условиях царившего в родовых коллективах первобытно-коммунистического равенства членов этих коллективов. Этим определяется значение такой важной вещи как «равенство» в развитии справедливости и в определении ее понятия.

Равенство выступает как наиболее существенный, субстанциональный момент, как необходимая предпосылка и условие справедливости, «корень» ее существования, на что указывает общий корень «рав» в словах «равенство» и «справедливость». Вряд ли случайны в этом ряду и такие слова как «нрав», «нравственность», «правда», «право». Разве не с ними связывается понятие справедливости в определениях, приведенных нами выше?

Подобно «росткам» справедливости, равенство также возникает еще до появления человека, однако в определении сосуществования и взаимодействия живых существ в природе это равенство является более существенным, чем «ростки», составляющие «справедливость» природы. Жизненные ресурсы распределяются внутри животного вида самым естественным способом – «от каждого по его способностям, каждому по его потребностям». В данном случае сама природа позаботилась о реальном равенстве индивидов внутри вида уже в силу того, что они одного и того же вида; и последний выживает благодаря усмирению животных нравов сородичами. А вот сосуществование и взаимодействие особей разных видов проходит с противоположным знаком, то есть со знаком неравенства. Здесь идет жестокая межвидовая борьба за ресурсы, и говорить о «справедливости» природы уже не приходится.  

Человеческое общество принимает «эстафету» равенства от природы, воплощая его в нравственности и праве в идеальной форме справедливости. Только здесь справедливость обретает свое истинное значение направляющей идеи человеческого сосуществования и взаимодействия и свое особенное понятие, отличающее ее от других понятий.

В лице человечества природа приходит к самосознанию себя, в том числе природных и социальных начал сосуществования и взаимодействия живых существ. Здесь берут начало справедливость и иные феномены, как продукты развития высшей – социальной – формы материи. С высоты этого осознавания природы люди начинают смотреть на ее явления и процессы сквозь призму аналогии с миром человека. Отсюда обожествление природы, приписывание ей гуманистических начал или оценки, которые свойственны только человеку и человеческому обществу (существования у животных "труда", "собственности", "власти", "права", "морали", "справедливости" и т.п.).  

Вместе с тем, то равенство в подходе «от каждого по способностям, каждому по потребностям», на котором изначально основана справедливость, это не цельный фундамент, а внутренне противоречивая конструкция для справедливости. Ибо если все люди равны в том отношении, что от каждого требуется одно и то же – отдавать обществу по своим способностям и получать от него по своим потребностям, то на этом формальном равенстве всё и заканчивается. 

Реальные люди с самого начала различаются как своими способностями, так и потребностями, и постольку указанное формальное равенство сопровождается одновременным содержательным неравенством. Поэтому-то в условиях недостатка средств, собранных «по способностям» для их распределения «по потребностям», справедливость оказывается, мягко говоря, негуманной, такой «несправедливой», что совмещается даже с каннибализмом. 

Но так как человека, по известному выражению, создал труд, то через него и разрешается указанная противоречивость в развитии справедливости. 

       + + +

Трудовая деятельность осуществляется в общественном производстве, которое, поэтому, является определяющим в отношении такой нравственной категории как справедливость. Способы распределения «по потребностям», «по труду» и т.д. «встроены» в само общественное производство, причем не только в отношения распределения его продукта, результатов, но в первую очередь в распределение средств производства и распределение индивидов в самом процессе производства (разделение труда). От распределения средств производства и разделения труда прямо зависит распределение его продуктов.

В ходе своего развития общественное производство осуществлялось в границах рода, затем племени, далее в границах национальных хозяйств. С возникновением мирового рынка, национальные производства втягиваются в международное разделение труда и мировой хозяйственный порядок. То есть, общественным производством определялась справедливость в отдельном конкретном социуме (род, племя, народ), конкретизирующая абстрактную справедливость как таковую.

Такой конкретизацией выступает социальная справедливость – как способ сосуществования и взаимодействия реальных индивидов в рамках конкретного общества (социума). И поскольку всемирного производства у человечества нет, сосуществование и взаимодействие различных социумов определяется требованием не социальной, а, скажем так, международной или общечеловеческой справедливости.

С другой стороны, наличие в структуре общества разных социальных групп и институтов (классов, сословий, общественных и профессиональных объединений, семьи и т.д.) «распределяет» социальную справедливость в зоны или пространства этих структур, сосуществующих и взаимодействующих между собой, углубляя таким образом понятие социальной справедливости на уровнях особенного и единичного. В жизни встречаются различные виды как групповой (институциональной) справедливости: сословной, корпоративной, семейной, даже «воровской», и индивидуальной (личностной). Каждый легко может представить ситуации с институциональной и личностной социальной справедливостью (например, справедливость отношения шефа к работникам корпорации, справедливость отношения матери в семье к родной дочери и к падчерице (Золушка тому яркий пример).

Углубление социальной справедливости на уровень институциональной и личностной делает ее более зримой и ощутимой реальностью. Например, в спорте, как социальном институте, спортивная справедливость и ее нарушение ощущаются вполне заметно. Вспомним хотя бы ситуацию с матчем сборной Украины по футболу со сборной Швейцарии, когда в «ковидные» времена из-за решения швейцарского чиновника от медицины нашей сборной присудили «техническое» поражение и она оказалась вне международного турнира. Это решение воспринималось довольно болезненно как нарушение спортивной справедливости, за которым стояли банальные финансовые причины. Таким же несправедливым выглядит и ощущается предвзятое футбольное судейство или иное нарушение равенства соревнующихся команд, с чем мы нередко сталкиваемся в отечественном чемпионате и воспринимаем это как отсутствие институциональной (спортивной) справедливости. Другой, уже не сказочный, а житейский пример проявления личностной справедливости – ситуации с наследством, когда кто-то из родственников остается обделенным. Реальное чувство обиды, огорчения, разочарования есть подтверждением того, что речь в данном случае идет в том числе о наличии или отсутствии справедливости.           

Таким образом, в понятии социальной справедливости последняя – как всеобщее – выступает, как было сказано выше, не как «разлитая» по всем элементам системы схожесть, а как особенное, собирающее эти элементы в единую систему.

+ + + 

В соотношении международной, или общечеловеческой справедливости с понятием социальной справедливости может, на первый взгляд, показаться, что общечеловеческая справедливость выше социальной, что именно она есть всеобщность, поскольку касается сосуществования различных обществ, а не индивидов в отдельно взятом конкретном обществе. Однако это ошибочное упрощенно-схематичное представление, метафизическое по сути применение системно-структурного подхода. 

На самом деле, если взаимодействия и отношения между социумами, народами, государствами есть сфера внешней политики, а последняя есть продолжение и выражение внутренней политики, то общечеловеческую, международную справедливость диктуют мировые гегемоны, навязывая миру свои внутриполитические ценности и идеалы как общие ценности и идеалы человечества в целом, свою классовую мораль как единую общую для всех мораль, а свою социальную справедливость в качестве «общечеловеческой» справедливости. Однако общечеловеческая, международная справедливость – только отражение и продолжение социальной справедливости государств-гегемонов, а по сути социальной справедливости господствующего в мировом хозяйстве слоя капиталистического мира. 

По-моему, на такой именно подход к пониманию соотношения социальной справедливости с международной указывает, хотя бы, следующее замечание: «Если освобождение рабочего класса требует братского сотрудничества рабочих разных стран, то как же они могут выполнить эту великую задачу при наличии внешней политики, которая, преследуя преступные цели, играет на национальных предрассудках и в грабительских войнах проливает кровь и расточает богатство народа». Такая внешняя политика указывает рабочему классу «на его обязанность – самому овладеть тайнами международной политики, следить за дипломатической деятельностью своих правительств и в случае необходимости противодействовать ей всеми средствами, имеющимися в его распоряжении; в случае же невозможности предотвратить эту деятельность – объединяться для одновременного разоблачения ее и добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами» [ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.16. с.11 ].

И к этому положению привела диалектика социальной справедливости.   

Первоначальная нравственная формула «от каждого по способностям, каждому по потребностям», или первобытно-коммунистическая социальная справедливость в своей основе имеет интуитивное представление о равенстве всех членов материнского рода как сородичей. В этом представлении люди еще только начинают отличать себя от животных – как представители одного материнского рода, а заодно отличать себя и от людей другого рода.

 В первобытном обществе трудящийся и средства производства еще не отделены друг от друга. В связи с этим Маркс отмечал, что «форма кооперации в процессе труда, которую мы находим на начальных ступенях человеческой культуры, например, у охотничьих народов или в земледельческих общинах Индии, покоится, с одной стороны, на общей собственности на условия производства, с другой стороны – на том, что отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью» [Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. – С. 49]. 

«Племя, – писал также Энгельс, – оставалось для человека границей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому себе: племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности» И далее: «Власть этой первобытной общности… была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. 

Самые низменные побуждения – вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния – являются воспреемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства – воровство, насилие, коварство, измена – подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводят к его гибели. А само новое общество в течение всех двух с половиной тысяч лет своего существования всегда представляло только картину развития незначительного меньшинства за счет эксплуатируемого и угнетенного громадного большинства, и оно остается таким и теперь в еще большей степени, чем когда бы то ни было прежде» [Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. – С. 99].

+ + +

Откуда же взялись эти «самые низменные побуждения» у изначально коммунистически воспитанных и настроенных членов родового общества? – Ответ покажется, на первый взгляд, парадоксом: из естественного процесса развития справедливого распределения по труду, к которому люди перешли в производящей экономике, вытеснившей прежнее присваивающее хозяйство с его собирательством и охотой. Так как непосредственное трудовое участие в производстве у различных людей всегда было и остается разным, то и доля продуктов, которые распределялись «по труду», доставалась трудящимся индивидам неодинаковая. Это, в общем, вполне знакомая картина из совсем недавнего социалистического прошлого, в котором в обществе утверждалась социальная справедливость под лозунгом: «От каждого по способностям, каждому по его труду».

Но если развитие распределения «по труду» закономерно привело к «низменным побуждениям» в прежние времена, то с какой стати социализм должен в каком-то будущем перерасти в коммунизм с его распределением «по потребностям»? Не есть ли все эти социалистические и коммунистические теории утопией, раз уж современная практика доказала, что социализм привел не к коммунизму, а ко всё тем же «самым низменным побуждениям»?

Увы, никакого парадокса на самом деле нет, если конкретизировать представление о естественном развитии распределения по труду в контексте социальной справедливости.

Всё дело в том, что понятие «труд» связано не только с непосредственно живым трудом, реализуемым в производственном процессе и производящим предметы личного потребления, но и с прошлым трудом, овеществленным в средствах производства. В таком случае распределение по труду не сводится исключительно к распределению продуктов потребления, оно предполагает еще и распределение по труду средств производства, то есть распределение собственности.

В этом моменте, в вопросе о собственности вся суть. Распределение по труду в первобытном родовом обществе основано на равном отношении всех к собственности, как основе участия в труде всех трудоспособных его членов; постольку это было распределение действительное и социально справедливое, при котором нет и не может быть места «самым низменным побуждениям». Но с переходом к цивилизации труд и собственность разделяются, живой труд всё больше отчуждается от накопленного овеществленного труда. Частная собственность в условиях общественного разделения труда превращает единое общественное производство во множество частных хозяйств, которые производство превращают все больше в товарное (см.: «Цивилизация – от слова рабство»).

При этом общество разделяется на общественные классы и сословия, в нем появляются новые способы распределения по труду: рабовладельческий, феодальный, капиталистический, каждый из которых устанавливает особое распределение для трудящихся, исходя из своей социальной справедливости, то есть из распределения по собственности, которое, конечно же, оказывается неравным, особенно при капитализме. 

Только на этой почве социального неравенства воровство, насилие, коварство, измена подтачивают родовое общество, приведя его в итоге к гибели. И уже далее в цивилизованном обществе развиваются эти самые низменные побуждения – жадность, страсть к наслаждениям и корыстное стремление к грабежу общего достояния.  

Это цивилизованное общество в лице глобальной олигархии продолжает внушать всем, что нет ничего священнее частной собственности и рыночного регулирования общественной жизни. Разве не с подобным грубым навязыванием обществу цивилизаторской «социальной справедливости» столкнулось незрелое еще в теоретическом отношении общество «развитого» социализма в конце ХХ ст. и отступило перед ним?... 

Тогда нет ничего удивительного в том, что та же варварская реализация идей приватизации и «свободного рынка» обрушила на общество, привыкавшее к другим ценностям и действительной социальной справедливости, «селевой поток» самых низменных побуждений, которыми сегодняшнее общество уже, кажется, насытилось по горло, требуя все настойчивее отказа от лицемерно-классовой "социальной справедливости", причем как в собственных странах, так и в отношениях между различными государствами.  

  + + +

 Оказывается, таким образом, что социальная справедливость в истории развивается вначале по нисходящей линии: от коммунистического принципа «от каждого по его способностям, каждому по его потребностям» – к цивилизационному принципу «от каждого по его способностям, каждому по его труду»; а затем, в результате революционного преобразования общества это развитие социальной справедливости идет по восходящей линии: от социалистического «от каждого по способностям, каждому по труду» – к гуманистическому принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Здесь, как и везде, работает диалектический закон отрицания отрицания (историческое движение «по спирали»: как бы возврат к старому, но на более высокой ступени).

Такое развитие социальной справедливости в восходящем направлении – прогресс справедливости – по логике вещей должно привести к устранению вначале «самых низменных побуждений» из жизни общества, а в отдаленной перспективе свести на нет проявления несправедливости в отношениях между народами и, еще далее, институциональной и личностной несправедливости. Указанное развитие социальной справедливости будет в конечном счете определять такой уровень развития производительных сил, при котором, с одной стороны, устраняется сам труд, а с ним исчезает и собственность (как труд овеществленный, накопленный); а, с другой стороны, определяться развитие справедливости будет таким богатством общества, которое будет достаточным для обеспечения всех его членов по их потребностям. Тем самым вопрос о социальной справедливости перестанет быть актуальным вообще.

Об этом именно речь у Ф. Энгельса, который писал, что «понятия равенства и справедливости не могут выражать вечную справедливость и истину. Через несколько поколений общественного развития при коммунистическом строе и при умножившихся ресурсах люди должны будут дойти до того, что кичливые требования равенства и права будут казаться столь же смешными, как смешно, когда теперь кичатся дворянскими и тому подобными наследственными привилегиями. Противоположность как по отношению к старому неравенству и к старому положительному праву, так и по отношению к новому, переходному праву исчезнет из практической жизни; тому, кто будет настаивать, чтобы ему с педантической точностью была выдана причитающаяся ему равная и справедливая доля продуктов, – тому в насмешку выдадут двойную порцию. Даже Дюринг согласится с тем, что это можно “предвидеть”, и где тогда окажется место для равенства и справедливости, как не в кладовой для исторических воспоминаний? Оттого, что теперь подобные фразы весьма пригодны для агитации, они отнюдь не становятся вечной истиной» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 20, с. 637-638). 

Тем не менее, социальная справедливость, в качестве нравственного начала, регулирующего человеческие отношения и определяющего сущность действующего в обществе права, призвана сыграть едва ли не главную роль в формировании личности человека будущего гуманистического общества. Этого значения ее, похоже, не поняли строители коммунизма второй половины ХХ века.  

* * *

4. Социальная справедливость против «свободной цивилизации»

Эпоха «окна в будущее», о которой сказано выше, с ее социальными достижениями в обществах, избравших путь утверждения в них социальной справедливости, вынуждает либеральных и консервативных идеологов мира капитализма отвергать саму идею социальной справедливости, объявляя ее ничего не значащим «квазирелигиозным предрассудком». С последним можно просто не считаться, пока он остается личным делом того, кто в него верует; но с ним надлежит бороться, если им обосновывают «принуждение по отношению к другим». Растущая вера в социальную справедливость, убеждают всех апологеты капитала, является в настоящее время наибольшей угрозой для большинства других ценностей свободной цивилизации».

Что же это за «другие ценности свободной цивилизации», для которых даже вера в социальную справедливость в настоящее время представляет наибольшую угрозу, из-за чего против этой веры надлежит бороться? Уж не являются ли эти самые «другие ценности» античеловеческими в своей сущности, если они входят в антагонизм с гуманизмом социальной справедливости?

Такой вопрос не лишен основания уже хотя бы потому, что сама ООН определяет социальную справедливость как «основополагающий принцип мирного и процветающего сосуществования внутри стран и между ними». В докладе ООН «Социальная справедливость в Открытом мире: роль ООН» от 2006 года утверждается, что «социальная справедливость может пониматься как распределение плодов экономического роста на основе принципов справедливости и сострадания …».

Помимо этого, Генеральная Ассамблея ООН в 2007 году провозгласила Всемирный день социальной справедливости, который отмечается 20 февраля. В послании по поводу этого дня Генеральный секретарь ООН заявил, что равные возможности, солидарность и уважение прав человека крайне важны для полноценного освоения продуктивного потенциала наций и народов. «Социальная справедливость – это не просто этический императив, это основа национальной стабильности и глобального благополучия. Всемирный день социальной справедливости призван мобилизовать все страны на принятие конкретных мер к тому, чтобы придать реальное значение всеобщим ценностям человеческого достоинства и возможностей для всех».

Однако 80% мирового населения не имеет доступа к адекватной социальной защите. «Цель минимального уровня социальной защиты ясна: никто не должен жить ниже определенного уровня доходов и у всех должен быть доступ к основным коммунальным услугам, как то водоснабжение и санитария, здравоохранение и образование». Многочисленные исследования показывают, что в глобальном масштабе базовый социальный минимум не является запредельно дорогостоящим. Среди сохраняющихся приоритетов глава ООН назвал борьбу с силами дискриминации, которые лишают людей их достоинства в связи с их религией, этнической принадлежностью или экономическим положением. Достижение социальной справедливости крайне важно для реализации потенциала роста, основанного на принципах справедливости, и сведения к минимуму рисков социальных беспорядков.

При этом термин «социальная справедливость» трактуют как синоним понятия «защита прав человека». Он впервые появился в текстах ООН во второй половине 1960-х годов. По инициативе СССР, которую поддержали развивающиеся страны, этот термин использован в Декларации о социальном прогрессе и развитии от 1969 года. В ней, в частности, записано: «С учётом глобальной перспективы, определяемой Уставом ООН и Всеобщей декларацией прав человека, пренебрежение стремлением к социальной справедливости во всех её аспектах означает фактическое принятие будущего, омраченного насилием, репрессиями и хаосом».

Уж не мир ли насилия, репрессий и хаоса на основе большинства «ценностей свободной цивилизации» (кроме,  разумеется, социальной справедливости) предлагают человечеству строить нынешние «цивилизаторы-освободители»? Не замечая, впрочем, что тем самым рубят сук под названием «защита прав человека» (как синоним «социальной справедливости»), на который они крепко уселись и с которого не слезают уже более чем полстолетия?.  

+ + +

Надо, впрочем, признать, что даже ООН, провозгласившая Всемирный день социальной справедливости, не имеет понятия об истинной социальной справедливости, ограничивая его «распределением плодов экономического роста на основе принципов справедливости и сострадания». Социальная справедливость на основе принципов справедливости – это, конечно, круто…

Это узкое «вещественно-распределенческое» понимание социальной справедливости в основе своей имеет представление о ней как «концепции о справедливых отношениях между индивидуумом и обществом». Согласно с ней, «социальная справедливость измеряется критериями распределения благосостояния, наличием равных возможностей и социальных привилегий. В современном глобальном движении инициативы снизу акцент делается на устранении препятствий для социальной мобильности, создании программ социального обеспечения и экономической справедливости». Общественные институты, связанные с социальной справедливостью, включают социальное страхование, здравоохранение, государственные школы, государственные услуги, налогообложение, трудовое право и регулирование рынков. Данные институты предназначены обеспечить справедливое распределение благ и равные возможности. (Джон Ролз, «Теория справедливости» (1971). В его трактовке принципы социальной справедливости «предоставляют способ назначения прав и обязанностей в основных институтах общества и определяют соответствующее распределение выгод и бремен социального взаимодействия»).

В этом понимании социальной справедливости нет и намека на равное распределение человеческого достоинства, а также на такие однокоренные с социальной справедливостью понятия, как правда, управление, правило и право, следовательно, нет истинного понятия социальной справедливости.

Действительное равенство – это равное человеческое достоинство, на основе которого распределяются социальные статусы личности в обществе.  

Истина социальной справедливости, говоря словами Гегеля, означает «согласие ее понятия со своим предметом». Но разве возможна предметная справедливость в условиях несвободы, без знания правды об эксплуататорской сущности «распределения выгод», которую властители всеми правдами и неправдами пытаются от общества скрыть, что им часто удается!

Даже такой философ-диалектик как Гегель подчеркивал неизбежность и справедливость неравенства собственности. В своей «Философии права» он писал, что деление имущества на равные части (уравниловка) не ведет к равенству, для его установления нужны иные основания. «Когда утверждают, – рассуждал он, – что собственность должна быть равной, то нелепость этого легко показать на последствиях такого равенства. Если все, что составляет имущество, правильно оценить и разделить на равные части, то уже через четверть часа все станет иным по той простой причине, что равные доли были предоставлены индивидуумам, особенным, различным по отношению друг к другу, не равным. Поэтому равное предоставляется неравным. И следствием того, что таким неравным дано равное, сразу же окажется, что внешне равное снова станет неравным» (Гегель Г. Философия права. М.: Мысль, 1990. с. 400).

Справедливость неравенства собственности – как раз цивилизационная классовая «справедливость», а не истинная социальная справедливость.

Тем более не может идти речь о предметной социальной справедливости без реального участия в управлении обществом всех тех, кто претендует на справедливость, и даже без более-менее правильного представления о самом социальном управлении. И когда кучка «хозяев жизни» решает, как жить человечеству на планете – по нравственному закону и праву или по выдуманным ими самими «правилам», какая уж тут может быть предметная справедливость? В таком случае всякая захватническая война объявляется «справедливой» защитой прав и свобод…

Справедливость политического управления обществом, в основании которого лежит неравенство собственности – тоже из разряда цивилизационной классовой «справедливости». Здесь в понятии социального управления как единства моментов самоуправления и властвования момент самоуправления признается лишь на словах, в разглагольствованиях о демократии как власти народа, народовластии. А на деле государство с его юридическим правом решает, по воле «хозяев жизни», какую «справедливость» устанавливать при налогообложении, в социальном страховании, здравоохранении, трудовом праве, регулировании рынков и т.д., чтобы обеспечить власть имущим «справедливое распределение благ», а остальным – всего лишь «равные возможности».

+ + +

Вот и выходит, что в основании предметной социальной справедливости лежит триединство идеалов свободы (правды, истины), равенства всех (в человеческом достоинстве) и братства (солидарности вместо классового и иного разобщения).

Свобода, равенство и братство – знакомая со времени буржуазных революций идейная троица. Только идеи эти вовсе не буржуазные в своей сущности, а коммунистические. Они являются коммунистическими по своей природе, ибо берут свое начало уже в первобытном коммунизме. Однако там эти идеалы выступают как еще неразвитая сущность: свобода – как интуитивно познанная необходимость подчинения роду, его власти и нравственному строю, за границами которых свобода заканчивается; равенство – как равное отношение всех и каждого члена родовой общности к труду и собственности; братство – как кровнородственная солидарность, участие каждого в делах своих сородичей.

Однако затем наступила цивилизация, принеся человечеству рабство, социальное неравенство вместе с поговоркой «Человек человеку волк» (лат.  Homo homini lupus est) – выражение из комедии Плавта (III-II до н.э.) «Ослы», используемое для характеристики таких человеческих отношений и нравов, в каких преобладают крайний эгоизм, вражда, антагонизм. 

На смену строю первобытного коммунизма с наступлением цивилизации идет элитаризм, утверждаясь как прямая противоположность коммунизма, как строй социального неравенства с классовой «справедливостью».

Элитаризм, как антипод коммунизма, отбрасывает его идеалы; но в той мере, в какой он не может избавиться от своей противоположности, в той мере, в какой коммунизм продолжает существовать, сохраняются и его идеалы в религиозной и утопической их интерпретации. В эпоху антифеодальных революций буржуазия, сознававшая необходимость вовлечения трудящихся классов в борьбу на своей стороне, использует коммунистические идеалы этих классов в своих интересах (что, впрочем, делала и феодальная аристократия). Однако, провозглашая лозунг: «Свобода, равенство, братство!», идеологи буржуазии не предполагали действительной реализации на деле этих идеалов. Действительная свобода есть сознательное осуществление необходимого развития населения Земли как рода человеческого; действительное равенство означает отрицание элитаризма, есть независимое от собственности и труда отношение между людьми как равнозначно достойными личностями; действительное братство полагает общечеловеческую солидарность и гуманное отношение к каждому человеку в качестве представителя единого рода человеческого.

Поэтому действительная социальная справедливость осуществима только вместе с исчезновением в обществе любых проявлений элитаризма – классового и сословного, расового, национального, этнического, гендерного, профессионального и т.п., то есть при установлении социального равенства на основе одного условия – равного отношения в обществе к человеческому достоинству каждой личности; условия, необходимого для действительно справедливой оценки статуса, заслуг и упущений каждого члена общества и соответствующего этой оценке воздаяния как за заслуги, так и упущения.

Может возникнуть сомнение: нет ли, однако, здесь, новой утопии? – Как сказать…  Во всяком случае, подобная утопия более человечна, чем существующая в современном капиталистическом обществе извращенная оценка личности «в денежном эквиваленте», о которой блестяще написал К. Маркс (см. заметку «Зачем нужна наука?»).

Так, может быть, пора внимательнее присмотреться к этой проблеме, как это делает компартия Китая, внедряя систему так называемого социального рейтинга.

Обратимся к одной из публикаций на эту тему. 

Как работает социальный кредит — китайская цифровая антиутопия

Стать изгоем, с которым никто не хочет иметь дел – самое страшное наказание в древние времена. Несколько тысяч лет назад это было пыткой перед смертью. Именно страх быть изгнанным из стаи поддерживал железную дисциплину в примитивных обществах. Возможно, скоро мы вернемся к похожей модели социального устройства, в которой на первое место выйдет общественное одобрение, а права и свободы будут быстро изыматься по коллективному решению. Это уже происходит в Китае – в отдельных регионах страны там работает система социального рейтинга. 

Система порядка для Поднебесной

В любой стране действуют нормы, правила и ограничения – законодательные, моральные, социокультурные – которые складываются в единую систему общественного поведения. В зависимости от следования им или, наоборот, их отторжения, формируется репутация каждого индивидуума. Но между неприятной репутацией по причине плохого характера и ограничениями в правах сейчас лежит пропасть. Редко, когда скверный, но законопослушный человек лишается каких-то социальных благ.

В Китае с 2014 года внедряют систему, которая фактически вводит общественную формацию, существовавшую в доисторических сообществах. С ее помощью люди, имеющие хорошую репутацию – это называется «социальным рейтингом» – будут получать куда больше моральных и материальных благ, чем те, кто не соответствует принятым нормам. А вот те, кто не следует установленным стандартам, будут фактически низведены до положения индийской касты «неприкасаемых». Им запретят пользоваться различными социальными институтами, с ними не будут общаться люди, ведь взаимодействие с «низкоранговыми» может навредить достойным членам общества.

В Китае эта идея прорастает на благодатной почве. Поддержание положительного баланса добрых дел – это приближение к идеалу «благородного мужа», о котором писал китайский мудрец Конфуций. Судьей каждого становятся многие – люди могут посылать благодарности или жалобы на определенного человека. А власть лишь выступает арбитром, устанавливая критерии, по которым все будут оценивать всех. Это и есть реализация одного из принципов Дао – государство не вмешивается в дела людей, но создает условия для гармоничного развития общества. 

Как это работает

С января 2021 года в Китае был принят новый гражданский кодекс, который официально узаконил систему социального рейтинга. В отдельных провинциях она уже действует, но единой сети с унифицированными параметрами оценки поведения, стандартами поощрения и наказания, судя по всему, пока нет. В этом мы убедились сами, попросив простых граждан Китая описать действие системы. Однако в Гуанчжоу (провинция Гуандун) два местных жителя даже не слышали о ней. Что же тогда действует в отдельных провинциях Поднебесной?

Об этом мы можем судить по документам, выпускаемым Госсоветом и партийным аппаратом Коммунистической партии. По своей сути социальный кредит – это система, которая в автоматизированном режиме и в реальном времени стимулирует определенное поведение граждан и осуществляет самоцензуру, рассказывает китаист Леонид Ковачич. Она состоит из нескольких блоков: слежки и мониторинга поведения, оценки действий каждого конкретного человека и механизма поощрений и наказаний.

Вот как это работает на практике. Житель одного из городов, где, по информации из официальных источников, работает система (это, например, город Сучжоу) получает изначальную сумму баллов на своем социальном счете – это 1000 единиц. Таким образом, на старте все поставлены в равные условия. В дальнейшем эта сумма может расти или уменьшаться в зависимости от поведения человека. Кстати, аналогичные правила действуют и в отношении юридических лиц – компании оценивают на соответствие экологическим, юридическим и социальным нормам. Единый информационный центр анализирует в режиме онлайн поведение по 160 тысячам параметров, которые поступают из более чем 142 учреждений, а также от банков, системы наблюдения на улицах и т.д.  (28.04.2022 ForkLog)

Проблему социального рейтинга в современном обществе, очевидно, надлежит рассмотреть специально, а здесь отметим, что уже обращение к ней в практике Китая указывает на насущную объективную необходимость в установлении социально справедливого подхода к человеческой личности, которого не может дать цивилизационный «рыночный» подход.

+ + +

В материалах к «Анти-Дюрингу» Энгельс по поводу соотношения равенства и справедливости указывал: «Представление о том, что равенство есть выражение справедливости, принцип совершенного политического и социального строя, возникло вполне исторически. В первобытных общинах равенства не существовало, или оно существовало лишь в весьма ограниченных размерах для полноправного члена отдельной общины и сочеталось с существованием рабства» (отметим: здесь речь идет о позднем этапе первобытного общества, этапе его разложения, последовавшего за родовым коммунизмом). «То же и в античной демократии. Равенство всех людей – греков, римлян и варваров, свободных и рабов, уроженцев государства и иностранцев, граждан государства и тех, кто только пользовался его покровительством, и т.д. – представлялось античному человеку не только безумным, но и преступным, и было последовательно, что первые его начатки в христианстве подвергались преследованиям. – В христианстве впервые было выражено отрицательное равенство перед богом всех людей как грешников и в более узком смысле равенство тех и других детей божьих, искупленных благодатью и кровью Христа. Как та, так и другая концепция вытекала из роли христианства как религии рабов, изгнанников, отверженных, гонимых, угнетенных. С победой христианства этот момент отступил на задний план, наиболее важной стала прежде всего противоположность между верующими и язычниками, правоверными и еретиками»

Для выработки положения «равенство = справедливости», продолжал Энгельс, понадобилась почти вся предшествующая история, и сформулировать его удалось лишь тогда, когда уже существовали буржуазия и пролетариат. «Но принцип равенства заключается в том, что не должно существовать никаких привилегий, следовательно он оказывается по сути дела отрицательным, он объявляет всю предшествующую историю негодной…

Но выдавать положение “равенство = справедливости” за высший принцип и за последнюю истину нелепо. Равенство существует лишь в рамках противоположности к неравенству, справедливость – лишь в рамках противоположности к несправедливости» (Это представление о равенстве, по мнению Энгельса, вытекает из равенства всеобщего человеческого труда в товарном производстве)...

«При установлении рационального равенства само это равенство теряет всякое значение. Если теперь требуют равенства, то это происходит благодаря предвосхищению того умственного и нравственного выравнивания, которое само собой наступает, вместе с требуемым равенством, при нынешних исторических отношениях… Буржуазное равенство (уничтожение классовых привилегий) весьма отличается от пролетарского равенства (уничтожения самих классов). Требование равенства, идущее дальше этого пролетарского равенства, т.е. абстрактно понятое, становится нелепым…Если же в настоящее время оно представляется большинству людей – в принципе – чем-то само собой разумеющимся, то это является результатом не его аксиоматического характера, а распространения идей ХVІІІ века» (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. т. 20, с. 636-639).

Пока существует классовое разделение общества и необходимость в государстве, будет существовать и социальная потребность в осуществлении пролетариями идей свободы, равенства и братства. 

Вместе с тем, устранение общественных классов еще не решает проблему социальной справедливости в такой мере, при которой сама постановка вопроса о равенстве станет нелепостью. Для этого необходимо устранить те условия, в которых возникает и развивается элитаризм – как движение, противоположное коммунизму. Постольку процесс «отмирания» государства, о котором шла речь в одной из публикаций (см.: «“Отмирание” государства: утопия или реальность?»), может растянуться на время решения задачи окончательного устранения условий для реставрации не только капитализма, но и элитаризма. 

Однако и для современного классового общества и государства проблема отрицания элитаризма становится все более актуальной и острой. 

* * *

5. Социальная справедливость и право: что к чему?

Идея социальной справедливости, основанной на социальном равенстве, и сегодня «представляется людям чем-то само собой разумеющимся», ее не отправили «на свалку истории». Более того, эта идея становится с годами все более актуальной, превращаясь в основной политический лозунг, в частности, политических левых сил.

Так, в одном из материалов движения «Левые Украины – за социальную справедливость» начала 2000-х утверждается следующее: «Принцип социальной справедливости, положенный в основу идеологии и программы левых сил, состоит в соответствии между практической ролью людей и их социальным положением, вкладом человека и полученной им пользой, трудом и вознаграждением, заслугами и их признанием. Справедливость есть разумность общественной жизни, общий нравственный знаменатель всех социально упорядоченных отношений между людьми, пропорциональность в распределении выгод и тягот общей жизни людей.

Исторически выработаны три основные принципа социальной справедливости: всем поровну; каждому по заслугам; каждому по потребностям. Конечно, наиболее распространенным является принцип: каждому – по морально оправданным заслугам (зарплата – в зависимости от количества и качества труда, награды – от трудового вложения и боевых подвигов). Но и принцип «всем поровну» должен применяться при распределении базовых ценностей (доход от общего достояния народа, правá человека, конституционные права и обязанности), а принцип «каждому по потребностям» – для отдельных категорий граждан при социальной помощи или налоговых льготах и т.д. Мы считаем, что в обществе, где в основу богатства и заслуг человека положено труд, “ни один гражданин не должен быть настолько богат, чтобы быть в состоянии купить другого, и ни один – настолько беден, чтобы быть вынужденным продавать себя” (Ж.Ж. Руссо).

Для левых идеалом социальной справедливости является такая система общественных институтов, которая состоит не в единичных действиях, а в самой своей структуре, а значит, постоянно обеспечивает справедливое распределение социально-политических прав, материальных и духовных благ. С этих позиций, мы считаем, и должна быть пересмотрена вся экономическая и политическая концепция развития Украины».        

Здесь, вроде бы, речь о социальной справедливости, но на деле из данных представлений вряд ли можно составить практический алгоритм действий левого движения, поскольку эти представления далеки от понимания идеи социальной справедливости. 

В свое время К. Маркс в замечаниях к проекту программы будущей германской социал-демократической партии («Критика Готской программы») рассуждал, в частности, о следующем:

«Что такое “трудовой доход”? Продукт труда или же его стоимость? А в последнем случае, вся ли стоимость продукта или только та часть стоимости, которую труд присоединил к стоимости потребленных средств производства? “Трудовой доход” – расплывчатое представление, выдвинутое Лассалем вместо определенных экономических понятий.

Что такое “справедливое” распределение? Разве буржуа не утверждают, что современное распределение “справедливо”? И разве оно не является в самом деле единственно “справедливым” распределением на базе современного способа производства? Разве экономические отношения регулируются правовыми понятиями, а не наоборот, не возникают ли правовые отношения из экономических? И разве разные социалистические сектанты не придерживаются самых различных представлений о “справедливом” распределении?...

Если выражение “трудовой доход” мы возьмем сначала в смысле продукта труда, то коллективный трудовой доход окажется совокупным общественным продуктом. 

Из него надо теперь вычесть:

Во-первых, то, что требуется для возмещения потребленных средств производства.

Во-вторых, добавочную часть для расширения производства.

В-третьих, резервный или страховой фонд для страхования от несчастных случаев, от стихийных бедствий и так далее.

Эти вычеты… – экономическая необходимость, а их размеры должны быть определены на основе наличных средств и сил, отчасти на основе теории вероятности, но они никоим образом не поддаются вычислению на основе справедливости.

Остается другая часть совокупного продукта, предназначенная служить в качестве предметов потребления.

Прежде чем дело дойдет до индивидуального дележа этой оставшейся части, из нее вновь вычитаются:

Во-первых, общие, не относящиеся непосредственно к производству издержки управления. Эта доля сразу же весьма значительно сократится по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет всё более уменьшаться по мере развития нового общества.

Во-вторых, то, что предназначается для совместного удовлетворения потребностей, как-то: школы, учреждения здравоохранения и так далее.

Эта доля сразу же значительно возрастет по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет всё более возрастать по мере развития нового общества.

В-третьих, фонды для нетрудоспособных и пр., короче – то, что теперь относится к так называемому официальному призрению бедных.

Лишь теперь мы подходим к тому “распределению”, которое программа… так ограниченно только и имеет в виду, а именно к той части предметов потребления, которая делится между индивидуальными производителями коллектива. “Неурезанный трудовой доход” незаметно превратился уже в “урезанный”, хотя всё удерживаемое с производителя как частного лица прямо или косвенно идет на пользу ему же как члену общества.

…Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай… Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме.

Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления. Но что касается распределения последних между отдельными производителями, то здесь господствует тот же принцип, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой.

Поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае. Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении всё еще ограничено буржуазными рамками. Право производителей пропорционально доставляемому ими труду; равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой – трудом.

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признает неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право.

По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее: один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того чтобы быть равным, должно бы быть неравным.

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества...

Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.19, с. 16-20).

+ + +

В современном капиталистическом мире левым политическим силам не пристало оперировать абстрактными, а значит, утопичными представлениями вульгарных социалистов о социальной справедливости, располагая телегу впереди лошади, правовые понятия впереди экономических отношений, на что обращал внимание Маркс.   

Пора, очевидно, внимательнее всмотреться в отношение «социальная справедливость – право» и рассматривать его не с точки зрения будущего «чего изволите?», а как отношение, развивающееся от его капиталистического содержания к необходимому иному – социалистическому содержанию.

Что же такое новое изменяет старое капиталистическое содержание? – Маркс отвечает: не товарное производство с товарным обменом, а упразднение эксплуататорских классов с их частной собственностью. Если капиталистическое общество имеет дело с распределением не только по труду, но и по собственности, то есть с распределением богатства общества между разными классами, то при социализме в распределении все члены общества участвуют только как один-единственный класс трудящихся. 

Вместе с тем, так как распределение по труду осуществляется все еще в стоимостной форме (практика, правда, знает распределение и в иных формах: продовольственных карточек, трудодней в колхозах и др.), то есть в универсальной форме товарного производства, то в этом и только в этом аспекте распределение подчиняется буржуазному принципу обмена товарными эквивалентами.

С этой точки зрения трудящийся при капитализме и социализме не отличаются друг от друга, участвуя в распределении в форме заработной платы, и постольку социалистическое распределение и право, регулирующее его, остается «буржуазным», но уже без буржуазии. В этом случае остается «бесхозной», не охваченной правовым регулированием, вторая часть распределения, на которую сегодня притязает капитал, т.е. распределение по участию в собственности. 

Отсюда вывод: для развития отношения «социальная справедливость – право» в социалистическом направлении уже сегодня необходимо такое право, которое изменяет участие трудящихся в собственности. Борьба за право, к которой в свое время призывал видный немецкий юрист Р. Иеринг, становится необходимым условием формирования не только социального, но и правового государства. 

Таким образом неравное право для неравного труда, которое молчаливо признает неравенство индивидуальной одаренности и неравную работоспособность естественными привилегиями, то есть право неравенства, будет сглаживаться за счет такого распределения по участию в собственности, которое способно компенсировать неравенство права с учетом индивидуальных условий и обстоятельств жизни каждого трудящегося.

Если, в таком случае, равное участие в общественном потребительном фонде по труду даст одному на самом деле больше, чем другому, кто-то окажется богаче другого и тому подобное, то избежать этого можно будет, если право, вместо того чтобы быть равным, будет неравным правом, учитывающим неравные потребности неравных индивидуумов. На этом пути как раз и пролегает "мостик" к коммунистическому распределению по потребностям.

Именно таким образом развивалось право в период строительства социализма, а также некоторое время после провозглашения независимости Украины, предоставляя «по инерции» прошлого общества разные льготы и компенсации чернобыльцам, инвалидам, пенсионерам и т.д. Здесь право и социальная справедливость развивались, в общем, в одном направлении.  

Нельзя, далее, не учитывать, что трудоспособное население, которое участвует в распределительных отношениях «по труду», составляет и будет составлять в будущем меньшую часть общества, даже если всех способных к труду членов этого общества закон обяжет трудиться. Несовершеннолетние, инвалиды, студенты, пенсионеры, плюс трудоспособные, временно не занятые в общественном производстве, как члены общества не получают заработную плату, и постольку выпадают из распределительных отношений «по труду». Однако это не означает, что они исключены из отношений распределения совокупного общественного продукта вообще, которые должно регулировать не трудовое, а социальное право.

На мой взгляд, социальное государство определяется не столько уровнем минимальной заработной платы и трудовым правом, как уровнем социальной защиты названных категорий населения и социальным правом общества. В таком случае общество и государство воспринимают каждого человека не как всего лишь трудящегося индивида, а с точки зрения равного отношения в обществе к человеческому достоинству каждой личности, как показателя истинной, действительной социальной справедливости. Можешь трудиться и нормально трудишься – получай достойную зарплату. Не можешь трудиться полноценно по тем или другим объективным обстоятельствам – государство и общество должны не валить все тяготы содержания нетрудоспособных на работающего члена семьи с его скромной зарплатой, а предоставить достойное социальное обеспечение.

«Достойное» не по меркам бюрократии или классовой морали, а с точки зрения гуманистической нравственности. Ибо, если слово «мораль» в ранних его трактовках в Древнем Риме обозначало «соответствующий обычаям», «добрым нравам», то уже в ХVІІІ в. во Франции «мораль» буквально трактуется как «соответствующее закону». Следовательно, морально всё то, что устанавливает буржуазный законодатель с его правом…

Не случайно ведь термин «социальное государство» впервые возник в период расцвета капитализма. Это понятие впервые употребил Л. фон Штейн в 1850 г. Он включил в перечень функций государства «поддержание абсолютного равенства в правах для всех различных общественных классов, для отдельной частной самоопределяющейся личности посредством своей власти». Государство обязано способствовать экономическому и общественному прогрессу всех своих граждан, ибо в конечном счете развитие одного выступает условием развития другого, и именно в этом смысле говорится о социальном государстве. Государствовед и экономист Штейн считал, что задача государства заключается в становлении общественного равенства и личной свободы, в поднятии низших и обездоленных классов до уровня богатых и сильных. Не перераспределение богатства от богатых к бедным, а "поднятие" рабов с колен...

Такая вот буржуазная мораль, обязывающая государство не обеспечивать реальные жизненные потребности всех его граждан, а всего лишь «поддерживать абсолютное равенство в правах для всех различных общественных классов» (эксплуататоров и эксплуатируемых). И ни слова о социальном равенстве всех в человеческом достоинстве…  

Сегодня понятие «социальное государство» рассматривается как модель государства, политика которого направлена на перераспределение благ, доходов и богатства в соответствии с принципом социальной справедливости ради достижения каждым гражданином достойного качества и уровня жизни, сглаживания социальных различий и помощи нуждающимся. Стремление к социальному государству – одно из ключевых положений политических программ социал-демократов. О социальном государстве упоминают законы и конституции многих стран, в том числе Украины. Теория «государства всеобщего благоденствия» гласит, что социальные гарантии обеспечиваются путём госрегулирования экономики и экономического вмешательства, и налоговой политикой государства.

Признаками социального государства называют: высокий уровень экономического развития страны, что позволяет перераспределять доходы и богатство населения, не ущемляя крупных собственников; многоукладную и смешанную, социально-ориентированную рыночную экономику; принятие государством на себя ответственности за уровень благосостояния граждан, разработку государством разных социальных программ, утверждение целей государства, обеспечивающих каждому человеку достойные условия жизни, социальную защищенность и равные стартовые условия для самореализации личности, социальную ответственность перед гражданами; развитую систему страховых социальных отчислений и высокий уровень налогов, из которых формируется бюджет, высокие размеры отчислений на социальную сферу; развитую систему услуг и социальных служб для всех групп населения; бюджетные социальные выплаты, существование государственных систем социальной защиты, социального обеспечения и обеспечения занятости; доступность социальной поддержки всем без исключения нуждающимся членам общества; развитую правовую систему, при которой осуществлено разделение властей, четкая реализация функций каждой ветви власти, отработана нормативно-правовая система социальной жизни.

Этот набор признаков социальности государства, противоречащих друг другу, не позволяет даже на горизонте увидеть хотя бы одно подходящее под них социальное государство в современном мире. 

+ + +

Сегодняшние конституции, провозглашая социальное государство, как будто реализуя идеи Л. фон Штейна полуторавековой давности, содержат подобные статье 21 Конституции Украины юридические положения о том, что «все люди являются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Это положение подкрепляется еще и формулой статьи 24 той же Конституции, согласно которой «граждане имеют равные конституционные права и свободы и равны перед законом». И такая вот конкретизация этой формулы: «Не может быть привилегий или ограничений по признакам расы, цвета кожи, политических, религиозных или иных убеждений, пола, этнического и социального происхождения, имущественного положения, места жительства, по языковым или другим признакам».

Разве не об обществе действительной социальной справедливости здесь с самого начала идет речь, если на конституционном уровне утверждается первым делом равенство всех людей в их достоинстве и правах? Увы, другая статья уже уравнивает в правах не всех людей в Украине, а только ее граждан, одновременно сводя их равное достоинство к равенству их достоинств перед законом государства, как критерием истинности гражданского достоинства.

При таком критерии юридического достоинства гражданина, по идее, законодателем должны игнорироваться все прочие фактические различия граждан: их раса, цвет кожи (современные антропологи, надо заметить, отвергают концепцию расы как полезного инструмента для изучения человечества), политические, религиозные и иные убеждения (а они к чему здесь, если человек помимо его действий не существует для закона?) и т.д.

Но уйти от ограничений по признаку пола возможно только отрицая естественную природу человека, в отличие от привилегий и ограничений по признаку этнического происхождения и языковому признаку, или признакам имущественного положения либо места жительства, в отношении которых для законодательного произвола всегда можно отыскать широкое поле деятельности. А откуда взяться признаку социального происхождения в таком гражданском обществе, в котором классовое, сословное и пр. общественное деление государством не признается, а цивильное законодательство имеет дело не с гражданами, а с безликими «физическими лицами»?       

Не иначе, формула статьи 21 «все люди являются свободными и равными в своем достоинстве и правах» внесена в Конституцию «для красного словца», без всякого намерения развить это положение в других ее статьях.

___ 

Как поступает современное государство с уважением человеческого достоинства в контексте социальной справедливости, об этом убедительно свидетельствует законодательная практика, один из примеров которой был рассмотрен в заметке «Законодавчий плювок у Конституцію». Из нее следует, что для уважения человеческого достоинства, а значит, реализации в обществе идеи социальной справедливости недостаточно провозгласить и обеспечивать равенство всех граждан перед законом, требующее, между прочим, еще его однозначного понимания.

Это юридическое равенство трактуется чаще всего как формальное процессуальное равенство, иногда как статусное равенство субъектов права в части их общей правосубъектности. Но фактическое личностное неравенство предполагает различные для каждого субъекта права комплексы личных прав и свобод, то есть их разную правосубъектность. Постольку равенство перед законом сводят к равным наборам прав для равных субъектов в определенном отношении. К примеру, каждый, кто обращается в суд с иском, выступает как истец, имеющий равное юридическое положение с любым другим истцом, обратившимся с подобным иском. Это – формально-юридическое равенство.

Вместе с тем, наличие у человека прав, условием реализации которых является определенное материальное положение субъекта права (например, право на платное обучение в вузе, на платную медицинскую услугу, на платную публикацию статьи в научном журнале и т.д.) уже не есть равное право даже формально, так как одни граждане обладают условием реализаци этих прав, а другие нет. Для последних это право фактически не существует, у них вместо права есть только иллюзорная правовая возможность учиться, публиковаться в научном журнале и т.д. Не случайно, поэтому буржуазная юридическая наука упорно не желает отказаться от понимания субъективного права как узаконеной «возможности».

«Общество равных возможностей» – на первый взгляд привлекательная идея и звучит весьма «справедливо»… Однако равные возможности еще не равные права: если можно себе представить юридический статус человека в виде набора реальных прав, то статус как «комплекс возможностей» – это уже какой-то «юридический мыльный пузырь».        

Понятно, что общества есть разные, не каждое государство в состоянии увлечь своих граждан картиной «всеобщего благоденствия». Но государство всегда в состоянии уважать человеческое достоинство своих граждан. А для этого не требуется быть богатым (многие ли богачи уважительно относятся к своим согражданам?). Для начала достаточно хотя бы не перекладывать на плечи трудового человека обязанности государства, заставляя «гору идти к Магомету». Ибо «не человек существует для закона, а закон существует для человека», говаривал Маркс.         

Навязанная обществу «перестройщиками» в конце 80-х годов и далее подхваченная «независимыми реформаторами» альтернатива: или равенство в нищете, или свободная частная предприимчивость энергичных деятелей капиталистического толка, которые, якобы, облагодетельствуют всех и каждого, – это ложь, к которой естественно приходит всякий, кому трудно дается подлинно научное познание общества. Ибо облагодетельствована, как доказывает история, оказывается лишь элитарная верхушка проходимцев, паразитирующих за счет большинства общества.

Должно быть совершенно ясно, что равенству в нищете альтернативой является лишь равенство всех в благополучии, ведущее к действительной социальной справедливости. Осуществить такую альтернативу способно только общество социальной справедливости, к которому призвано направлять страну демократическое, социальное, правовое государство – как реализуемая народом национальная идея.